– Да, да, – сказал д'Артаньян с волнением, – это правда. Я вполне согласен с вами, особенно с вашей первой мыслью: приятно смеяться, сидя на том самом месте, где мы содрогались, ежеминутно ожидая, что Мордаунт появится в дверях.

В эту минуту дверь отворилась, и д'Артаньян, как он ни был храбр, не мог не вздрогнуть.

Атос понял его и улыбнулся:

– Это наш хозяин, он несет мне какое-то письмо.

– Да, милорд, – сказал трактирщик, – я действительно принес письмо вашей милости.

– Благодарю, – кивнул Атос и взял письмо, не взглянув на него. – Скажите, любезный хозяин: вы не узнаете моего гостя?

Старик поднял голову и внимательно посмотрел на д'Артаньяна.

– Нет, не узнаю.

– Он один из тех друзей, о которых я вам говорил; он останавливался здесь со мною одиннадцать лет назад.

– Здесь перебывало столько иностранцев! – вздохнул старик.

– Но мы были здесь тридцатого января тысяча шестьсот сорок девятого года, – прибавил Атос, думая этим указанием расшевелить ленивую память трактирщика.

– Может статься, – отвечал он, – но это было так давно!

Он поклонился и вышел.

– Благодарю! – сказал д'Артаньян. – Вот, совершай подвиги и перевороты, вырубай шпагою свое имя на камнях или на меди; если кое-что крепче, тверже и беспамятнее железа, меди и камня: это старый череп разбогатевшего трактирщика. Он не узнает меня! А я так узнал бы его…

Атос, улыбаясь, распечатал письмо.

– А! – обрадовался он. – Письмо от Парри.

– Ого! – проговорил д'Артаньян. – Читайте, друг мой, читайте! В нем, верно, есть свежие новости.

Атос покачал головой и прочел:

«Любезный граф, его величество король с величайшим сожалением заметил, что вы не находились при нем сегодня во время его торжественного въезда. Король приказал мне написать вам об этом и просить, чтобы вы вспомнили о нем. Его величество ждет вас сегодня вечером в Сент-Джемсском дворце от девяти до одиннадцати часов.

С истинным почтением имею честь быть вашим покорнейшим слугою

Парри».

– Видите, любезный д'Артаньян, не надо сомневаться в доброте королей.

– Не сомневайтесь, вы правы, – отвечал д'Артаньян.

– Ах, милый, дорогой друг, простите меня, – сказал Атос, от которого не ускользнул оттенок горечи в словах д'Артаньяна. – Неужели я невольно оскорбил своего лучшего товарища?

– Что вы, Атос! Я даже провожу вас до дворца, разумеется до ворот; кстати прогуляюсь.

– Вы войдете вместе со мною, друг мой. Я хочу сказать его величеству…

– Не надо! – вскричал д'Артаньян с непритворной гордостью. – Нехорошо просить милостыню; но нет хуже, чем просить ее через других. Пойдемте, друг мой, прогулка мне будет очень приятна; по дороге я покажу вам дом генерала Монка, который приютил меня. Славный домик! Знаете ли, выгоднее быть генералом в Англии, чем маршалом во Франции.

И он увел Атоса, огорченного притворной веселостью своего друга.

Весь город был в радостном возбуждении. Двое друзей каждое мгновение сталкивались с энтузиастами, которые расспрашивали их, намереваясь покричать: «Да здравствует добрый король Карл!» Д'Артаньян отвечал ворчанием, Атос улыбкой. Так дошли они до дома Монка, который, как мы уже говорили, надо было миновать, чтобы достичь Сен-Джемсского дворца.

Дорогой Атос и д'Артаньян разговаривали мало, должно быть потому, что им надо было переговорить о слитком многом. Атос думал, что, если он заговорит, д'Артаньяну покажется, что слова его звучат радостью, которая оскорбит мушкетера, д'Артаньян, со своей стороны, молчал из опасения, что в словах его проявится горечь, которая смутит Атоса. Радость одного и обида другого словно соперничали в молчании. Наконец первым заговорил д'Артаньян, у которого слова всегда вертелись на кончике языка.

– Помните ли, Атос, – произнес наконец он, – то место в записках д'Обинье, где этот преданный слуга – гасконец, как я, бедный, как я, – я чуть не сказал: храбрый, как я, – рассказывает про скупость Генриха Четвертого? Отец мой часто говорил мне, я хорошо помню, что господин д'Обинье лгун. Однако посмотрите, как вся нисходящая линия великого Генриха похожа на него в этом отношении.

– Помилуйте, д'Артаньян! Французские короли скупы? – воскликнул Атос.

– Вы сума сошли, друг мой!

– О, вы никогда не видите недостатков в других, потому что у вас самого их нет. Но Генрих Четвертый в самом деле был скуп. Людовик Тринадцатый, сын его, тоже был скуп; мы с вами знаем об этом кое-что, не так ли! У Гастона Орлеанского этот порок дошел до предела; за это его ненавидели все служившие у него. Бедная Генриетта была скупа поневоле. Она обедала не каждый день и топила у себя в комнатах не каждую зиму, и она подала пример своему сыну, Карлу Второму, внуку великого Генриха Четвертого, который скуп вдвойне, и как мать и как дед. Что, хорошо я вывел родословную скупости?

– Д'Артаньян, друг мой, вы очень строги к Бурбонам.

– Ах, я забыл еще самого лучшего из них… другого внука беарнца, Людовика Четырнадцатого, моего бывшего повелителя. Этот тоже, я думаю, скуп: он не хотел дать миллиона своему брату Карлу! Ну-ну, вижу, что вы начинаете сердиться… Кстати, мы подошли к моему дому или, лучше сказать, к дому моего друга Монка.

– Дорогой д'Артаньян, я не сержусь, но вы меня огорчаете. В самом деле, всегда грустно, когда человек не занимает того положения, на какое имеет право по своим заслугам: ваше имя должно так же блистать, как имена самых знаменитых воинов и дипломатов. Разве Люини, Беллегарды и Бассомпьеры больше вас заслужили богатство и славу? О, вы правы, друг мой, тысячу раз правы!

Д'Артаньян вздохнул и ввел друга в дом генерала Монка.

– Позвольте, – сказал он, – я оставлю дома свой и кошелек. Если в толпе хваленые лондонские жулики, славящиеся даже в Париже, обокрадут меня, отнимут последнее, то мне не на что будет вернуться во Францию…

С веселым сердцем выехал я из Франции и еще веселее возвращаюсь, потому что вся моя старая ненависть к Англии воскресла и еще усилилась.

Атос не отвечал.

– Так подождите, любезный друг, минутку, я пойду посмотрю. Знаю, что вы спешите получить награду, но поверьте, мне также не терпится разделить вашу радость… Хоть издали… Подождите меня.