– Виконт де Бражелон?

– Да, ваше величество. Отец виконта де Бражелона – граф де Ла Фер, который так удачно содействовал реставрации Карла Второго. О, Бражелон из рода храбрецов!

– Значит, он сын того вельможи, который приехал ко мне или, вернее, к Мазарини от имени короля Карла Второго с предложением заключить с ним союз?

– Совершенно верно.

– И этот граф де Ла Фер – храбрец?

– Государь, этот человек обнажал оружие за вашего отца большее количество раз, чем можно насчитать дней в жизни вашего величества.

Теперь Людовик XIV закусил губу.

– Хорошо, господин д'Артаньян, хорошо! И граф де Ла Фер ваш друг?

– Уже сорок лет, государь. Ваше величество видит, что все это началось не вчера.

– Вы хотели бы встретить этого молодого человека, господин д'Артаньян?

– Буду в восторге, ваше величество.

Король позвонил. Появился лакей.

– Позовите виконта де Бражелона, – приказал король.

– Как, он здесь? – спросил д'Артаньян.

– Он сегодня дежурит в Лувре с отрядом дворян принца Конде.

Едва успел король договорить, как вошел Рауль.

Увидев д'Артаньяна, он улыбнулся ему очаровательной улыбкой, свойственной только молодости.

– Ну, Рауль, – встретил его д'Артаньян, – король позволяет тебе поцеловать меня. Только раньше поблагодари его.

Рауль поклонился с такой грацией, что король, ценивший все чужие достоинства, если только они не затмевали его собственных, залюбовался красотой, статностью и скромностью Бражелона.

– Виконт, – обратился к нему Людовик, – я просил принца Конде уступить мне вас и получил его согласие. Итак, с сегодняшнего утра вы сострите при моем дворе. Принц Конде был добрым господином, но, я надеюсь, вы ничего не потеряете от перемены.

– Да, будь спокоен, Рауль: служить королю неплохо, – заметил д'Артаньян, который, поняв характер Людовика, ловко играл на его самолюбии, конечно, соблюдая меру и приличие; он умел льстить даже под видом насмешки.

– Ваше величество, – сказал Бражелон тихим мелодичным голосом, стой свободой и непринужденностью, которую он унаследовал от отца, – я не с сегодняшнего дня служу вашему величеству.

– О да! Вы хотите напомнить мне о происшествии на Гревской площади. В тот день вы действительно хорошо за меня постояли.

– Ваше величество, я говорю не об этом. Как я могу напоминать о столь ничтожной услуге в присутствии такого человека, как господин д'Артаньян!

Мне хотелось напомнить о случае, который был в моей жизни важным событием и побудил меня с шестнадцати лет посвятить свою жизнь службе вашему величеству.

– А что же это за случай? – спросил король. – Скажите.

– Когда я отправился в свой первый поход и должен был присоединиться к армии принца Конде, граф де Ла Фер провожал меня до Сен-Дени, где покоятся останки короля Людовика Тринадцатого, ожидая преемника, которого, надеюсь, бог не пошлет ему еще долгие годы. Тогда граф предложил мне поклясться прахом наших властителей в том, что я буду служить королевской власти, олицетворенной в вас, государь, буду ей верен и в мыслях, и в словах, и в действиях. Я поклялся, и клятву мою услыхали бог и усопшие короли. За десять лет мне представилось гораздо меньше случаев, чем мне бы хотелось, сдержать свою клятву. Но я всегда был не более как солдат вашего величества и, переходя на службу к вам, меняю не господина, а только гарнизон.

Рауль умолк, поклонившись.

Он кончил, но Людовик XIV молчал, задумавшись.

– Клянусь богом, – вскричал д'Артаньян, – отлично сказано; не правда ли, ваше величество? Как хорошо, как благородно!

– Да, – прошептал растроганный король, сдерживая свое волнение, не имевшее другой причины, кроме общения с такой возвышенной, благородной натурой, как Рауль. – Да, вы говорите правду, всюду вы служите королю.

Но, переменив гарнизон, вы получите повышение, которого вполне заслуживаете.

Рауль понял, что король ничего не хочет прибавить, и потому с присущим ему тактом поклонился и вышел.

– Вы собираетесь сообщить мне еще что-нибудь, сударь? – спросил король, оставшись опять наедине с д'Артаньяном.

– Да, ваше величество, это известие я отложил на конец, потому что оно печально и облечет в траур королевские дворы Европы.

– Что вы хотите сказать?

– Ваше величество, проезжая через Блуа, я услышал печальную весть.

– Право, вы меня пугаете, господин д'Артаньян.

– Мне ее сообщил доезжачий, у которого на рукаве был черный креп.

– Может быть, мой дядя Гастон Орлеанский…

– Ваше величество, он скончался.

– И никто меня не предупредил! – воскликнул король, оскорбленный тем, что ему не сообщили о смерти дяди.

– Не гневайтесь, ваше величество, – сказал д'Артаньян, – парижские курьеры, да и вообще никакие курьеры в мире не скачут так, как ваш покорный слуга. Посланец из Блуа будет здесь только через два часа, а он едет быстро, ручаюсь вам» я обогнал его уже за Орлеаном.

– Мой дядя Гастон, – прошептал Людовик, прижимая руку ко лбу и вкладывая в эти три слова самые противоречивые чувства, пробужденные воспоминаниями.

– Да, ваше величество, – философски заметил мушкетер, отвечая на мысль короля, – прошлое уходит.

– Правда, сударь, правда. Но у вас, слава богу, есть будущее, и мы постараемся, чтобы оно не было слишком мрачным.

– Полагаюсь в этом отношении на ваше величество – поклонился д'Артаньян. – А теперь…

– Да, правда. Я и забыл, что вы сделали сто десять лье. Идите, сударь, позаботьтесь о себе, ведь вы один из моих лучших солдат, а когда отдохнете, возвращайтесь ко мне.

– Ваше величество, и при вас и вдали от вас я всегда к вашим услугам.

Д'Артаньян снова поклонился и вышел. Потом, словно приехав всего-навсего из Фонтенбло, он пошел отыскивать в Лувре Бражелона.

В Блуаском замке горели свечи у безжизненного тела Гастона Орлеанского, последнего представителя прошлого. Горожане слагали ему эпитафию далеко не хвалебного свойства; вдовствующая герцогиня, забыв, что в юности она так любила покойника, что бежала из отцовского дома, теперь, в двадцати шагах от траурной залы, углубилась в денежные расчеты. Вообще жизнь в замке текла своим чередом. Ни мрачный звон колокола, ни голоса певчих, ни пламя свечей, мерцавшее за оконными стеклами, ни подготовка к погребению не смущали парочку, которая сидела подле уже знакомого нам окна; оно выходило во внутренний двор из комнаты, принадлежавшей к так называемым малым апартаментам.