Традиционно феминистская география – как и в целом академический феминизм – стремится «добавить женщин» в преимущественно мужские области. Заголовок классической работы Дженис Монк и Сьюзен Хэнсон 1982 года громко заявляет о неравенстве в этой области: «О том, чтобы не исключать половину общества из общественной географии»[27]. Однако добавлению как методу борьбы с эксклюзивностью всегда недоставало преобразующей силы.

В 1970-х и 1980-х темнокожие феминистки и феминистки цвета, такие как Анжела Дэвис, Одри Лорд, и Коллектив Кэмби-ривер пытались заставить мейнстримное женское движение принять тот факт, что небелые женщины за пределами страты гетеросексуального среднего класса сталкиваются с иными формами угнетения. Их труд привел к созданию того, что мы сейчас называем теорией интерсекционального феминизма, основываясь на термине, сформулированном темнокожей исследовательницей феминизма Кимберли Креншоу в 1989 году и позднее развитом в 1990-х темнокожими феминистками, такими как Патриция Хилл Коллинз и белл хукс[28]. Интерсекциональность привела к радикальному изменению того, как феминизм понимал отношения между различными системами привилегий и угнетения, включая сексизм, расизм, классовую дискриминацию, гомофобию и эйблизм.

Феминистские географини оказались на особенно неблагодатной почве, поскольку работали с дисциплиной, корнями уходящей в историю империализма, научных и географических открытий. Маскулинное колониальное представление о бесстрашных исследователях, наносящих на карты «новый мир», нет-нет да и замаячит в области географии. Урбанисты находятся в поисках, какой бы интересный район им исследовать и какую социальную группу классифицировать, в то время как градостроители стремятся к принятию максимально удачных технических, рациональных и объективных решений о том, как люди должны жить в городах. Феминистские урбанистки требовали, чтобы женщин начали воспринимать как значимых и в некотором роде уникальных обитателей городов. Однако их ранней работе недоставало интерсекционального анализа переплетений власти, существующих между гендерными отношениями и расой, классом, сексуальностью и физическими возможностями здоровья.

Повторяя траекторию академического феминизма на пересечении нескольких дисциплин, феминистские урбанистки часто опираются на собственный опыт, исследуя, каким образом гендер сцепляется с другими видами социального неравенства и какую роль играет пространство в выстраивании систем угнетения. Ранние работы Джилл Валентайн, например, начали с исследования страха женщин перед насилием в общественных местах, но быстро переросли в изучение опыта гомосексуальных женщин в повседневных пространствах, таких как улицы. Валентайн годами подвергалась притеснениям в профессии из-за своей гомосексуальности, однако ее работы и подобные им проложили дорогу для создания таких областей науки, как география cексуальностей, лесбийская география и квир- и трансгеография. Лора Пулидо и Одри Кобаяси опирались на собственный опыт небелых женщин в области географии, чтобы указать на белокожесть этой науки и заставить феминисток обратить внимание на подразумеваемый цвет кожи, стоящий за темами их исследований и концептуальными основами. Сегодня работы таких ученых, как темнокожая феминистская географиня Кэтрин Маккиттрик и коренная американка – феминистская географиня Сара Хант, продолжают бросать вызов сохраняющимся расистским и колониальным настроениям, которые время от времени появляются в феминистской и критической урбанистике через наши дискурсы, методы и выбор пространств для исследований[29].

Для меня занять феминистскую позицию по отношению к городам означает бороться с переплетенными отношениями власти. Задавать «женские вопросы» о городе означает спрашивать о гораздо большем, чем просто о гендере. Я должна задаться вопросом, каким образом мое желание быть в безопасности может привести к увеличению присутствия полицейских в небелых сообществах. Я должна задаться вопросом, как моя потребность легко перемещаться по городу с детской коляской работает в солидарности с потребностями людей с ограниченными возможностями здоровья и пожилых людей. Я должна задаться вопросом, как мое желание «заявить права» женщин на общественные пространства может поддерживать колониальные практики и дискурсы, которые сводят на нет те усилия, которые коренные американцы и американки прикладывают, чтобы вернуть однажды отнятые у них и колонизированные земли. Для того чтобы задавать эти вопросы, нужен интерсекциональный подход и определенный уровень саморефлексии относительно своего собственного положения.

Начинать с моего собственного тела и опыта означает начинать с достаточно привилегированной позиции. Будучи белой цисгендерной женщиной без ограничений возможностей здоровья, я знаю, что в большинстве случаев мое тело подходит для перемещения по современному постиндустриальному городу, ориентированному на развлечения и потребление. Я говорю по-английски в стране, где этот язык является основным. У меня есть официальное гражданство в двух государствах. Законность моего статуса поселенки на землях коренных народов редко подвергается сомнению. Я не христианка, но тот факт, что я еврейка, ничем не примечателен в Канаде и невидим большинству людей, хотя возвращение антисемитской риторики и агрессии заставляет меня испытывать встревоженность, когда я пишу эти строки. В целом, для человека, чей основной доход обеспечивается освещением вопросов джентрификации, я отлично осведомлена, что мое тело воспринимается как маркер успешной ревитализации и означает, что то или иное пространство является престижным, безопасным, желаемым и принадлежит среднему классу.

Мое тело может также поставить под угрозу притеснения и маргинализации небелых граждан, трансгендерных персон, людей с ограниченными возможностями здоровья, представителей коренного населения и всех других, кого не приветствуют пространства с преобладанием нормативных белых тел. Мое присутствие может предполагать, что никто не застрахован от мелочной жалобы менеджеру или звонка в полицию, который может стоить кому-то жизни. Мой комфорт с большой долей вероятности будет иметь большее значение для окружающих и города в целом. Несмотря на то что я не могу изменить большинство черт, которые выделяют меня таким образом, я могу отдавать себе отчет в том, что мое тело означает и держать под контролем свое желание отстаивать свою реализуемую и справедливую возможность занять всё городское пространство. Если мое присутствие приведет к дальнейшей маргинализации групп, уже находящихся в трудном положении, мне нужно серьезно подумать, необходимо ли мое присутствие вообще.

Эти привилегии, воплощенные в моем теле, не противоречат гендерно-специфичным страхам и ограничениям в моей жизни. Скорее, привилегии, которыми я обладаю, пересекаются с моим опытом как женщины и дополняют его. В этой книге я стараюсь быть прозрачной относительно того, что предлагает мне моя частичная перспектива и что она скрывает. Работая со стремлением понять, что всё знание является географически обусловленным – то есть всё знание происходит откуда-то, – я должна отдавать себе отчет в том, что даже там, где я являюсь (или являлась) «своей», например в моем родном городе Торонто, моя перспектива не является единственно верной[30]. Во многих других городах, о которых я пишу, я – чужая, что означает, что мне нужно быть особенно осторожной, чтобы не воспроизводить небрежные стереотипы или проблематичные изображения городских сообществ, к которым я не принадлежу. Я также должна прямо заявить, что мой опыт городской жизни и знание географии происходят из городов глобального Севера и западных исследований. Несмотря на то что я смогла найти релевантные примеры и тематические исследования из большего количества мест, я не могу отдать должное «женским вопросам», происходящим из городов глобального Юга и азиатских городов. Этот разрыв остается проблемой в феминистской урбанистике и одним из главных вызовов для ученых XXI века[31].