– Как не стыдно! – кричала из комнаты Люба., – Светлая голова! Ведущий инженер и алкаш…
– Пр-пр-производственную тему не будем трогать. Производство это святое! Руки прочь! Но пасаран! Крепи производственную дисциплину любой ценой и даже до самопожертвования. Два месяца назад в пятницу, имея в сердце горение о выполнении задач трудовым коллективом и всем производством в целом, взяли секретнейшие чертежи, имея в виду поработать дома в выходные, и тем самым обеспечить трудящимся квартальную премию. С такими кристальными намерениями, как два Павлика Морозова, я и мой коллега, Рудольф Палыч, вышли из проходной НИИ в районе Исаакиевской площади. И тут же встретили бухгалтера, который у нас работал, да лет пять назад на пенсию пошел. Мы его имени отчество, естесссно, призабыли, но тело было нами опознано. Он, неожиданно, так обрадовался, что повлек нас под красный свет, поперек площади, нарушая правила дорожного движения в «щель». Щель, как ты понимаешь – буфет при Астории, где можно в культурной обстановке, стоя, пригубить, рюмочку. И ничего в этом плохого нет. Вне рабочего времени. На отдыхе. Тем более с секретными чертежами.
Но бухгалтер так увлекательно нам о чем то рассказывал, о чем я сейчас не помню, что из щели мы вышли часов в одиннадцать. Как раз у ресторана стояла лошадь и на нее грузили бачки с отходами из ресторана. Есесссно, не на нее, а на телегу. И Рудольф Палыч, который еще не ослабел тогда, заметил между прочим, что вот, мол, гусары по Невскому на тройках катались, а нам нельзя. Тогда пенсионер, который совершенно раздухарился, достает червонец и к вознице… Тот легко сосчитал, что оштрафуют его не более чем на пятерку, а пятерка в остатке. Тем более, может и не оштрафуют. Все равно ведь что вести: бачки с отходами или нас. Мы на фуру влезли и, проявив чудеса акробатики, с нее даже не упали. И даже стройно пели, и пили шампанское, пока лошадка, ну, не галопом, но, вполне приличной трусцой, ехала посредине проспекта.
Тут у меня некоторый провал в памяти. Куда делся пенсионер – я не помню. А помню, что стоим мы на перроне Московского вокзала. Удивительное дело у нас в Питере летом. Полночь, а солнце светит. И перрон совершенно пустынный. И мы с Рудольф Палычем, как статуя непокоренным, с чертежами особой секретности. Но он уже слабел и обвисал, как боец, потерявший много крови за родину, за Сталина! И проводница на нас так пристально и странно смотрит. И пауза затягивается. И чтобы скрасить неловкость, я просто так, ничего в виду не имея, спрашиваю:
– Свободные места есть?
Она
– Есть. Заходите.
Мы вынуждены были, как воспитанные люди, ей в просьбе не отказать. И только вошли – поехали. И в районе Тосно, когда уже ничего нельзя исправить, потому что у них первая остановка – Бологое, мы обнаруживаем в кармане плаща бутылку коньяка. Как она тут оказалась? Естессено, мы ее выпили. И заходит проводница, а Рудольф Палыч совсем ослабел и голову склонил, а у него характерная деталь внешности и особая примета – такая плешка аккуратная посредине головы. Я все смотрел и удивлялся – надо же какая плешь культурная… Будто циркулем обведена. А проводница, вероятно, имея в виду, получить за билеты, спрашивает:
– Что это ваш друг молчит все время?
Я же зная, что у нас на двоих восемнадцать копеек, провожу отвлекающий маневр и говорю:
– А он по – русски не понимает. Он – литовский пастор. Видите, какая у него тонзура. Лучше принеси – ко нам, доченька, бутылочку коньячку…
Она к нам очень уважительно отнеслась и я даже не ожидал, что она так орать будет, когда нас в Москве в милицию уводили. Вообще я заметил, что женщины совершенно непредсказуемы и неадекватны. Но в милиции мне было уже легче, потому что Рудрольф Палыч отдохнул и мог к месту слово вставить. Очень убедительно.
Вообще отнеслись к нам хорошо. У меня –то в Москве, кроме Генерального секретаря нашей партии дорогого Леонида Ильича Брежнева, никого знакомых нет, а Рудольф Палыч, очень кстати, вспомнил, что у него в Москве есть приятель, которому он много лет назад одалживал деньги, а назад не взял. Он сразу из милиции ему позвонил. Тот, думая, что мы в Ленинграде и звоним ему по междугороднему, очень обрадовался. Рудольф Палыч только заикнулся:
– А помнишь, за тобой должок?
Друг московский, очень хороший человек, (как выяснилось позже), сразу, неосмотрительно, говорит:
– Готов отдать в любую секунду. И даже с процентами…
– Ну так, говорим, нас сейчас к тебе на воронке привезут. Готовь купюры!
Но он очень хороший человек. Он даже вида не подал, что мы его шокировали. К полудню он недостающую сумму собрал. Но дружба, я тебе скажу, великая сила!… Разумеется, каждый друг, который вносил свою лепту, приходил с бутылкой, так что настроение у нашего москвича скоро очнь приподнялось…Если бы не это – вообще была бы катастрофа, потому что чертежи мы потеряли… Нашли только к вечеру, в воскресенье. Ты понимаешь, через что пришлось пройти! Но к восьми в понедельник, мы, как штык, в родном коллективе! На производстве!
– Алкоголики чертовы! Жалко, что вас в Москве не посадили! – кипела, вернувшись на кухню, Люба.
– За что? – моргая оловянными глазками, спросил Лапоть.
– За пьянку! За то, что жизнь мою загубил!
– Мы все – потерянное поколение! – заметил Лапоть. – И все в этом мире относительно.
– Что тебе, козлу, относительно?! Заслуженный изобретатель республики, а пьешь как свинья! «Относительно»
– Все относительно, Люба, – настоял Лапоть, – Вот, скажем, три волоса, на голове это мало или много? А в супе?
Жертва фашизма
Когда жена исчезает из дома надолго, например, на дачу на все лето или едет к маме, в какой-нибудь Крыжополь Сумской области, мужика тянет на подвиги! Тем более, если по натуре он боец и женить его на себе женщине удалось только с помощью парткома.
То есть, когда бывшая девушка шла в партком или в профсою и заявляла об утрате иллюзий и о своей беременности. Тогда на автора этой неприятности начинали влиять, но поскольку никаких юридических форм воздействия на не желающего жениться мужчину нет, то если стоять насмерть, и не дорожить коммунистической моралью, хрен кто чего сделает! Но Палыч, в свое время, оказал слабину и женился!
Факт, сам по себе, ерундовый, но отягощенный тем, что и беременности-то не было! Просто Палыч, его тепрешней супруге, как она решила, очень подходил, в смысле зарплаты и т.п. Поскольку он не только работящий, но и предприимчивый, так что скоро из общежития переехали они в однокомнатную квартиру на первом этаже одного из новых тогда еще жилищных кооперативов, а еще, через по чуть- чуть, Палыч, на зависть всем соседям, купил «Запорожца».
И его супруга, как большинство женщин, у которых вся жизнь разделена на этапы, например, выйти замуж, все равно за кого, но только бы уложиться в сроки, совершенно успокоилась. Ну, вроде как: копили деньги на шкаф, купили, поставили, набили барахлом, он себе стоит и стоит, и есть не просит. Но ведь Палыч не шкаф!
Тем более, законный брак должен жыздеться, тьфу! дижжется, не! Зиждеться! Во! На любви и взаимопонимании… А какая тут любовь! Когда через партбилет женили!
Среди друзей Палыча, по преимуществу автомобилистов, встречались оч.крепкие ребята! Например, Сеня Айболит! Этот Сеня работал районным санитарным врачом! Редко можно было встретить человека такой высокой медицинской отвественности! Долг свой врачебный он выполнял несмотря ни на какие моральные издержки. И хотя его в свое время женили, примерно, как Палыча, он для Палыча оставался символом свободы! То есть, имея старенький Запорожец, он постоянно разъезжал в нем не с женой, а различными посторонними женщинами, тем более, что круг служебных обязанностей у него был очень широкий, а круг общения еще шире! И хотя его жене регулярно доносили о Сениной неверности, но за руку же никто не поймал! То есть неизвестно за что ловить! А потому и доказательств нет! И Сеня, зачастую, после работы ехал на птицеферму или на прядильный комбинат или на кондитерскую фабрику, выкатывал оттуда какую-нибудь очередную конфету и катил с нею за город, на природу! Поскольку в России никогда не существовало и нет проблемы пола, а есть проблема крыши! Но моторизованный боец ее легко решает на широких-то просторах нашей Родины.
