В центральном универмаге за один день пальто, рубашку, и костюм украли, да ещё пару ботинок хороших… На другой день в другом, уже в продуктовом магазине, средь бела дня из кассы всю выручку взяли, и никто ничего не видел. А у меня в те поры помощник объявился лейтенантик, молодой такой, башковитый… Нынче в больших начальниках ходит. Ну, он мне сразу. как на горохе:

Он! Беглый! Ясно – одна рука!

Вот жили, не тужили, а тут сразу три дела: беглый да два магазина. Начальство трезвонит, лейтенантик мой рогом землю роет. А милиции-то раз два и обчелся. Лейтенантик да пара сержантов, как хочешь так и вертись, опергруппу не шлют, знаете, с людьми-то всегда нехватка.

– Вот и крутись как хочешь – тут и профилактика, .и текучка, .и учет и ещё этот на наши головы

Жена моя видит такое дело – давай на свой лад утешать. А она уже тогда утешала занимательно. Она не смягчает, и действительность не лакирует, она исключительно на примерах из жизни, кому ,значит , на данном этапе ещё хуже, чтоб наше несчастье пустяком казалось. Вообще-то, знаете -ли,– способ! Вот.

Ну, кручусь это я ночью, уснуть не могу, а она и давай гудеть:

– Это, Ваня не беда, что у тебя неприятности / какие именно, я её не информирую, но она и так чувствует/ вот у людей несчастье так несчастье…

Я – ноль внимания. Женщины они как радио, только без выключателя.

– У Наталии-то Николавны, что в аптеке работает.. Ну, полная такая, сынок из тюрьмы сбежал.

Тут я несколько подвстрепенулся:

Как сбежал?

Уж не знаю как, а только сбежал. Теперь по городу скитается. Она , бедная, все глаза проплакала. То в тюрьму угодил, шутка ли матери такое снесть, то вот теперь сбежал… Вот горе -то.

Я не утерпел говорю:

– Не надо было преступления совершать… «Горе»!

– Да что ты, Вань, такое говоришь! Он и не совершал! У него в аптеке какие-то лекарства пропали.

– Не совершал – не сидел бы! – говорю, – Не на то он поставлен, чтобы ушами хлопать! Да и за это не такой срок чтобы бегать. Вот поймают его – так намотают как надо! Зачем сбежал-то?

– Да ну тебя! – говорит,– Вечно ты своей принципиальностью как оглоблей машешь! А я его знала ещё мальчиком! Хороший мальчик такой. Все химию, биологию учил, рыбками увлекался… У него за рыбок всякие грамоты есть… Ду-ду-ду-ду…

Я, помниться, задремывать начал, а потом как толкнуло меня -проснулся и все про рыбок у меня в голове вертится! Тюрьма-то не санаторий! Там- шаг влево шаг в право, все руки за спину , все в строю… А тут рыбки. Аквариум , говорят, нервы успокаивает. Скалярии полосатые, гуппи – бока в радуге, вуалехвосты… Тишина. Ошалел парень в колонии, к рыбкам и подался, дурак!

И жалко мне вроде его и долг, знаете ли служебный, да и азарт. Азарт он тоже имеет место – вот поймаю, вот накрою… А ночь, знаете ли,… И так то легко мне себя на его место поставить! Он из колонии-то ушел, потому что ошалел: ничего не готовил, не обдумывал – раз и ушел, как тот колобок от бабушки! Лейтенантик-то его, по всей науке, в засаде сторожит, а он про науку не слыхал, потому и не попадается!

– Батюшки! – думаю, – он и магазины тряхнул с перепугу! Подошел к кассе, а кассирша тары бары с продавцами. Такая она у нас стерва: склочная, крикливая, как заведется – себя не помнит! Она кому-нибудь кости мыла . В экстазе! Касса открыта! Он руку протянул – вот и все! Спит он неизвестно где, чего ест непонятно. Стало быть, совсем ощущение реальности у него потеряно. Он как пьяный! В предыдущий момент не ведает ,что сделает в последующий…

Утром, ни свет ни заря я на первую электричку и Питер. Тут ведь недалеко. И первым делом в зоомагазин. Там старичок -лесовичок.

– Был, – говорит, – молодой человек. Все на нем, действительно, новое :и пальто и шляпа. Худой. Очень худой. Вчера целый день на рыбок любовался… да …с любителями говорил, а сейчас вот только что поступили белки, так он купил всю партию и ушел. Бегите, вы его догоните.

Я ноги в руки. Первого пацана спросил: «Куда дядька с клетками пошел?» Так он меня до самого парка чуть не на себе тащил. А там уголовник мой митингует! Вокруг него прямо-таки детский праздник

– Дети! – говорит. Те ему в рот глядят.– Нет ничего дороже свободы! И нельзя отнимать её у живого существа! Вы представьте себя на месте этих несчастных белок. У них наверное, есть мамы, которые по ним плачут.

Я стою как три тополя на Плющихе! Вот он преступник – бери голыми руками… Больше того, не арестовывать – преступлению пособничать . Но не могу! Стою, слушаю!

Уговариваю себя : мол нельзя при детях. Нельзя им психику травмировать. Они на него как на живого Деда Мороза смотрят. А он и рад! Раскраснелся весь, распахнулся. Шляпу на землю скинул, а головенка-то стриженная как у первоклашки, с кулачок, и уши торчат.

– Сейчас,– кричит,– Мы вернем белкам отторгнутую свободу!

Дети, значит, «ура»! А утро хорошее – бабье лето. Лист, знаете ли, золотой шуршит. Небо высокое, синевы необыкновенной… Один натуралист, говорит:

– Белок нельзя сейчас отпускать, у них нет запасов на зиму!

Мой беглый весь затрепетал:

– Ты все рассчитать хочешь,.. Все по расчету! И вот тут ты ошибаешься. Потому что есть такие обстоятельства, что за глоток свободы можно жизнь отдать…

Сейчас то оно странно, а тогда конец шестидесятых – романтика. Сейчас бы его, может, и ребятишки не поняли. А тогда – другое время! Я то, например, его хорошо понимал. Одна девчонка натуралиста по лбу:

– Мы белок всю зиму кормить будем! Давайте, дяденька, выпускайте!

Мой ЗЭК её расцеловал и предоставил право открытия клеток!

Девчоночка присела, дверцы открыла… Платочек кулечком, пальтишко красненькое с кушачком… Ребятня вся притихла, а натуралист опять

Они не побегут! Они к клеткам привыкли.

Они и точно не выходят И я, дурак, расчувствовался – уж больно хочется, чтобы они, значит, выскочили! А они как догадались! Как брызнули по веткам, только хвосты трубой. Тут такой визг пошел и танцы на лужайке. Зек мой стоит, по щекам слезы, а сам как именинник. Ребята за белками гурьбой. Мы с ним вдвоём остались, и уж нет мне оправдания, а рука не подымается. Не могу, знаете ли!

Постоял он, подобрал шляпу и пошел. Ну, я, естественно, сзади. Он на вокзал, на электричку. Тут я, знаете ли, сообразил. Успел. Забежал в пикет звоню: «Снимайте засаду! Снимайте, в мою голову!» Понимаю, что он сейчас домой пойдет. А там мало- ли что!

Дальше веду, знаете ли, его не по методике! Боюсь, знаете ли! Будешь тут по науке, а он, черт его знает, что может выкинуть! Романтик!

Еду с ним впритирку, в одном вагоне. Он с голодухи задремывает, а я его рассматриваю. Худющий, ушки топориками. Ногу на ногу закинул, а носков нет… Носки в другом отделе были. Грабить боится, в столовую идти боится – видать -голодный. А тогда не то, что нынче, с питанием было сложеновато. Общепит, и все…

Приехали. Он, прямиком, домой. Слава Богу, лейтенантик мой послушался – посты снял. Пошел он домой, я во дворе на детской площадке сижу. И честно скажу, чего делать не знаю. Часа полтора сидел.

Выходит мой Зек и прямо ко мне:

Ну, говорит,– теперь ведите меня. Я вас давно заметил.

Я спрашиваю:

– Ты дома то поел чего -нибудь?

– Нет,      – говорит,– я не хочу, чтобы мама догадывалась, что я домой заходил.

Повел я его в столовую. Покормил. Он поел. Разморился.

– Что ж это, – говорю, – ты натворил-то!

Голову вниз.

– Да вот, – говорит – уж так вышло.

– А как,– спрашиваю, – костюм раздобыл?

– Видите -ли, -оправдывается ,– я его брать не хотел. Я и в магазин зашел случайно А как увидел своё отражение, даже испугался, будто не это я. Я себя в витрине увидел. И пошел в настоящее зеркало посмотреть. Ватник снял, а тут как раз обеденный перерыв. Я как раз в кабине стоял… Ну, я переоделся и вышел, ещё ботинки взял… А у них не запирается. У них стул в двери стоял.

– Что ж вы меня не арестовываете? Ведите меня быстрее, пока мама на работе, а то ещё встретимся....