Родом я из Солдатской, большой кубанской станицы. Отца помню смутно – пьяный он простыл и умер. Остались мы, братья – двойняшки, и мать. Нам было по двенадцать лет, когда мать захворала и слегла. Жить стало трудно, хозяйство покатилось под гору. Земли у нас было немного, была лошадь, корова, свинья и гуси. Гусей в нашей станице разводили почти все. летом пасли, осенью продавали. Мы продавали штук полтораста, но были семьи – держали по пять – шесть сотен.

День ото дня матери становилось хуже. Мы с братом не знали, что делать, за что хвататься, все у нас из рук валилось. Сосед посоветовал взять постояльца. Так и порешили. Постояльцу было лет двадцать пять. Сошлись мы с ним на трех рублях в месяц. За месяц он уплатил вперед, а пожил у нас, увидел нашу беду и нужду – дал еще за пять месяцев вперед и велел привести матери доктора. Назвался он Лукой, но настоящее его имя было Дата Туташхиа. Про это я узнал много позже. Привели мы с братом доктора, он осмотрел мать и сказал, что еи уже ничем не помочь. Денег не взял. Лука заставил другого доктора привести, но и этот не помог. У матери была чахотка, и таяла она как свеча. Мать еще дышала, когда заявился Маруда и потребовал вернуть задаток.

Маруда приходил в станицу в начале весны, обходил все дома, договаривался о закупке гусей и давал задаток под расписку. Осенью он расплачивался полностью и угонял гусей.

Занимался он еще одним прибыльным делом – на ярмарке, но об этом после. Происходил он не из местных, фамилия его была Малиновский. Марудой прозвали его за то, что был он всегда грязный, немытый, как побирушка. Мужик грузный, отечный, с отвислой нижней губой и маленькими поросячьими глазками, он ходил всегда разинув рот, будто ему с рождения задали задачу похитрее, он ее решает, а решить не может. То ли Маруда узнал, что у нас мать помирает, то ли по какой другой причине, он объявил, что гусей ему не надо и чтоб задаток вернули. В тот день был мой черед пасти гусей. Дома оставался брат. Он сказал, что у нас ни гроша, платить нечем. Маруда потребовал отдать гусями. Брат говорит, гуси еще малы. Маруда ждать отказался, давайте, говорит, гусей или верните задаток. Мать услышала разговор, давно она не вставала с постели, а тут собралась с силами, пошла к окну, да ноги подвели, упала, ударилась головой о косяк. На шум прибежали соседи, избили Маруду и выгнали. Он на нас жаловаться. Через неделю явился пристав и забрал гусей. Луки дома не было. Он вернулся вечером. Картина, сами понимаете, какая: там мать стонет, здесь мы с братишкой голосим. Он стал нас утешать и дал сорок рублей. Только доброта его нашей матери уже помочь не могла. Промучилась она еще неделю и отдала богу душу. Лука принес гроб, соседи вырыли могилу. Похоронили мать, поплакали мы и успокоились. Жить-то надо. Остались мы круглыми сиротами, но опять с помощью Луки рук не опустили. Какие ни есть, а был у нас и кол, и двор. Стали хозяйствовать как могли.

Ни брат, ни я и думать не думали о том, кто такой Лука, откуда в наших краях, где пропадает целыми днями. Глупые были. Я только потом все узнал, когда пошел к Маруде мальчиком на побегушках.

А случилось все так. Мать уже три месяца как померла, осень была, помню, несу лавочнику яйца. Навстречу Маруда, под мышкой столик маленький. Поманил меня, я подошел, благо зла долго не держу. «Иди, – говорит,– ко мне. Мне мальчик нужен. Полтинник в день положу». Пятьдесят копеек по тому времени немалые деньги были, в особенности для мальца моих лет. «А у тебя есть мальчик», – отвечаю. «Прогнал, говорит, деньги воровал». Парня того я знал, и службу его у Маруды тоже.

Столик, который Маруда нес, был для игры. На нем было нарисовано шесть квадратов. В каждом квадрате – точки: в первом – одна, во втором – две, в третьем – три и так до шести, как на игральных костях. Каждый квадрат звался по-своему: як, ду, сэ, чар, пандж, шаш [Счет: одни, два.., шесть (перс .).]. Маруда приходил со своим столиком на базар, ставил его, где народу побольше, мальчик брал чашку с блюдцем, чашку ставил вверх дном, под чашкой – кости. Маруда кричит:

– Пятак поставишь – два возьмешь, повезет – двугривенный унесешь.

Вокруг столика – толпа. Скажем, кто-нибудь пятак положит на квадрат «як» – мальчик встряхнет чашку с блюдцем, кости перемешает, поднимет чашку. На одной кости, скажем, «як», владелец пятака получает гривенник; на обеих костях «як» – Маруда выкладывает двугривенный, а если ни на одной «яка» нет, пятак доставался Маруде. Парнишка рассказывал, бывали дни, Маруда по пятнадцать рублей уносил с базара, а в другой раз пятерку едва набирал.

Обрадовался я словам Маруды – дальше некуда. Уж как я завидовал мальчишке – подручному: встряхнет чашку, застучат костяшки, а у меня сердце сжимается – тащись домой, кукуй в пустом углу. Несчастней меня никого на свете не было. Как тут было не согласиться! Я сказал Маруде, что сейчас сбегаю к лавочнику, отдам яйца – и к нему.

Время шло, и однажды Лука спросил меня, где это я пропадаю. Я сказал, что работаю у Маруды. Лука задумался, но больше ни о чем не спрашивал. Дня через три после этого разговора хозяин послал меня разменять трешку. Я побежал в шапочный ряд, он был к нам поближе. Шапочным делом занимались обычно грузины. Я вбежал в мастерскую шапочника и увидел Луку. Он стоял спиной к входу и наблюдал за игрой в нарды. Пока шапочник, звали его Гедеван, разбивал мне Трояк, игра закончилась и игроки поднялись. Первый, в черной чохе, был черкес Махмуд; второго, Селима, я тоже знал, он торговал бочками. Селим – бочар вытащил из кармана ворох денег и стал их разбирать бумажка к бумажке. Трешку мою уже разменяли, но – и сейчас помню – ноги у меня как примерзли к полу: столько денег я в жизни не видывал. Селим сложил деньги, перегнул пачку посередине, положил в карман, снял пояс и, швырнув на нарды, стал заправлять Одежду.

– Бери кости, Селим! – услышал я голос Луки.

– Это еще зачем? – спросил он улыбаясь.

– Бери, тебе говорят!

Селим подпоясался, взял кости и подбросил их на ладони:

– Взял, ну и что?

– Метни шестерку!

Бочар положил кости на доску.

– Иди и займись своим делом! – Он помахал рукой перед самым носом Луки.