Глава 14. Лунная серенада

Альфред вел машину и рассказывал дочери о сне, который привиделся ему до ее рождения. Он начал с того момента, как почувствовал себя в шкуре зверя, и продолжил до самого конца, не утаив ничего, в том числе и напутствие черной тени.

Маргарет слушала не перебивая, иногда закрывала глаза, будто представляя себе то, что привиделось отцу. Когда он закончил, она долго молчала.

— Красивая и сильная женщина, ее мерзкая свита из мелких и крупных грехов, обнаженный танец, буйная сексуальность, дитя в огне, черная лента на талии, бессилие ее избранника в деле зачатия — как следствие бесплодия ее самой… все это атрибуты Лилит в коллективном мужском сознании. На ней висит ярлык «убивающая младенцев». В переводе с аллегорического это называется абортом.

— Твоя бабушка полагает, что ты моя нерожденная дочь.

— О, про меня уже сложили городские легенды! А что в них сказано о знаке на теле малышки? Как он выглядел?

— Как число 69 или две спирали, закрученные друг в друга. Найди маркер и листок бумаги в бардачке. Остановимся, нарисую. Что еще привлекло твое внимание?

— Вальпургиева ночь — это время сбора ведьм на шабаш у костра… — Маргарет вдруг вспомнила слова Диониса Парвы и невольно произнесла их вслух: — …числа неразборчивы, за ними костры и пляски ночных теней.

— О чем ты?

— Пока не знаю, — отмахнулась она. — Первое мая, это еще и день христианской святой Вальбурги Хайденхаймской. Улавливаешь двойственность?

— Святая и ведьмы… странный салат.

— Если говорить о религии… скорее всего, папа Адриан Второй следовал политической аксиоме «Не можешь запретить — разреши, но под своей вывеской», поэтому намеренно канонизировал Вальбургу в день языческого праздника Весны. Это религиозный плагиат, та же история, что с Венерой, тут важно другое. Твой сон похож на миф о двух дочерях; одна из них святая, другая проклятая. Здесь и антураж противоположностей — ночь ведьмовских шабашей и день христианской святой. Тут как бы дополнительный вес для убеждения, ведь сны в Вальпургиеву ночь считаются вещими. С одной стороны, это можно списать на мистику, с другой — похоже на сценарий, режиссерский замысел. Манипуляцию, если угодно. Скажи, твой сон повлиял на какое-то важное решение?

Альфред вновь кивнул, не отрывая взгляда от дороги:

— Повлиял, но эта тема пока закрыта.

— Могу рассказать про аллегорию зверя в природе, если хочешь, — она взглянула на отца, получила от него утвердительный кивок и продолжила: — Этот зверь символизирует похоть самца; он силен, но слеп, бежит по запаху, подчиняясь инстинкту. Однажды он натыкается на стену, за которой находится сознательная взрослая жизнь. Его туда не пускают, потому что он натворит там бед и, скорее всего, погибнет сам. Это порог экзистенциального кризиса или время переоценки. Зверь встает на две ноги, превращается в человека, ему открывается вид на мрачную чащу его бездумных деяний, которые нужно переосмыслить.

— Дальше не нужно, ты права, но я не хочу переживать все это заново.

— Есть еще кое-что… очень деликатное, то, о чем Диане лучше не знать, — она посмотрела на отца. — Уже догадался или дать подсказку?

— Не надо, — по лицу Альфреда скользнула тень старой боли, внезапно поднявшейся из нижних казематов души; он крепко сжал руль, выпрямил руки и уперся затылком в подголовник кресла. — Я не должен говорить об этом.

— Забыли, — Маргрет пригубила воды из бутылки. — А когда ты узнал об аборте?

— В тот самый день, 1 мая 1992 года. У Эрики была соперница, имевшая на меня виды; она знала про аборт, поэтому не сдалась даже через год после нашей свадьбы. Лиз Стоун, так ее звали, рассчитывала на развод. Она под невинным предлогом заявилась на семейное торжество и спровоцировала конфликт. Скандал был знатный, но его участниками и свидетелями стали только я, Эрика и Лиз. Тогда-то она и выдала секрет об аборте. Лиз выбежала из комнаты, мы с Эрикой остались вдвоем; у нас состоялся серьезный разговор…

— Теперь понимаю, почему ты не поехала со мной в Италию! Ты решила избавиться от ребенка!

— Ты сам подтолкнул меня к этому своим отъездом! Я сомневалась до последнего! Мне было страшно! Беременной я сразу перестала бы тебе нравиться! А эта мерзавка Лиз охотилась на тебя! Я не могла дать ей преимущество! Что мне оставалось?

— Если бы ты сказала о своей беременности, то я сделал бы предложение раньше, еще до поездки!

— Откуда мне было знать? — Эрика начала заламывать руки. — Я чувствовала, что ты готов к женитьбе, но через пару месяцев, а тут эта неприятность… и такой удобный момент, чтобы все исправить. Я боялась, что ты передумаешь!

— Разве я давал тебе поводы усомниться в моих чувствах?

— Что?! Ты был неуловим! Быть с тобой уверенной в чем-то серьезном было невозможно! Я не хотела внебрачного ребенка!

— Наше равнодушие друг к другу было игрой!

— Вот мы и доигрались, — обреченно сказала Эрика.

Альфред с тяжелым вздохом присел на стул.

— Не могу понять, как ты решилась на это…

— Как? Да что это за невеста с животом, боже мой! Я совсем не так представляла себе главное событие в моей жизни! Все мои планы свадебного торжества летели к черту! А медовый месяц? А свадебное путешествие?

— Эрика, — он взял руку жены и опешил.

Красивые глаза ее были полны слез, показавшихся ему серебряными; это были очищающие слезы раскаяния. Альфред вспомнил события из своего сна и напутствия черной тени. Он пристально смотрел на жену и чувствовал, что по-прежнему любит ее, хочет детей и будет хорошим отцом.

Эрика сочла перемену во взгляде мужа за приговор.

— Теперь ты меня презираешь, — обреченно сказала она и в порыве раскаяния опустилась перед мужем на колени: — Прости меня, прости! Я поступила гадко!

Альфред не пытался остановить этот приступ самоуничижения, который для характера Эрики был чем-то фантастическим. Гарднер опустился рядом с ней, стал на одно колено и молча обнял; она уткнулась ему в плечо, вздрагивала, всхлипывала и тоже молчала.

— У нас будет девочка, — уверенно сказал Альфред.

— Не будет, — она посмотрела на мужа, и он в первый раз в жизни увидел ее глаза красными и заплаканными. — Может случиться так, что я больше не смогу родить.

— Неужели все так плохо?

— Доктор сказал fifty-fifty.

— Будем надеяться… ведь я все равно люблю тебя, — он обнял ее голову ладонями и поцеловал в губы.

Лицо Эрики, несмотря на потекшую тушь, было красивым и каким-то особенно лучезарным от искренней благодарности мужу; в этот момент она, не раздумывая, пошла бы за ним куда угодно, хоть на верную смерть. Альфред серьезно сказал:

— У меня есть кое-что получше надежды.

— Ребенок от другой женщины? — всхлипывая, предположила Эрика.

— Нет, у меня есть уверенность.

— Я не понимаю…

— У нас будет дочь, это предопределено.

— Кем предо… — судорожный вздох помешал ей говорить, но она продолжала, вытирая слезы: — Откуда она возьмется?

— Родится, наверное, — улыбнулся Альфред, сглаживая наивность ее вопроса. — Это будет девочка с маленьким родимым пятнышком на груди.

Джип миновал скоростную автостраду Санта-Моника, съехал в сторону Олимпийского бульвара и свернул на Четвертую улицу. До пирса оставалось немного, дорога сузилась, появились светофоры. На одном из них Гарднер взял приготовленный маркер и нарисовал число 69.

— В моем сне знак был таким…

— Я решил, что это символ зодиакального рака, но на твоем теле два кружка сблизились, и пятнышко стало похоже на букву S, — пояснил он, заново рисуя цифры.

Маргарет взглянула на рисунки и убрала их в сумочку. Альфред продолжил рассказывать: