Мужчина криво улыбнулся и невольно взглянул на рабочий стол отца его бывшей фальшивой девушки, на котором стояло её фото. Оно пусть и было отвёрнуто от посетителей, но он, даже несмотря на него или на Трофимова, имеющего с дочерью некоторые сходства во внешности, всё равно мог в памяти воспроизвести каждую чёрточку Катиного лица. И её чарующие зелёные глаза, и румяные щёчки с ямочками, и ослепительную улыбку. Словно специально заучивал и запоминал. Словно готовился по Барби сдавать экзамены. Словно, кроме неё, теперь никого не видел.

– Просить рассказать причины того, почему ты в последнее время сам не свой, не буду. Отупением и слепотой ещё не страдаю. Мне одно непонятно – раз вам друг без друга настолько невмоготу, так чего разошлись? Ты на людей кидаешься, дочка наоборот всё в себе держит.

Он мгновенно отвёл глаза от фоторамки на шефа, впервые услышав о девушке актуальную информацию после их расставания. Мама и дети с ней виделись и даже не особо это скрывали, но о подробностях своих встреч и о Трофимовой в особенности молчали. Признаков мести ему через родных от неё тоже не наблюдалось. Что мама, что сын с дочкой общались с ним как раньше и только шушукались между собой о чём-то секретном. Других надёжных источников информации о ней у него больше не было. Для Баженовых она была родной и что Владлен, что Алексей стояли за неё горой. Богдан был на задании и специально отстранился от всех знакомых. Поэтому сейчас слова о ней, как бы не хотелось это признавать, были сродни глотку свежего воздуха. Будто кто-то настежь отворил окно в душном помещении. Странное ощущение. Особенно странно было представлять то, как Катя, по словам её отца, держит всё в себе. Подобного за ней Саша никогда не замечал и, честно говоря, даже не знал, что она умеет молчать, если её что-то не устраивает. Катя, вообще, в его жизни была, наверное, самым открытым человеком. Если она радовалась, веселилась, злилась или грустила, то об этом знали все без исключения. Конечно, были моменты, которыми девушка делилась только с близкими, но опять же закрываться в себе, как это делали многие люди и он в частности, было не в её характере. Но в то же время вряд ли Сергей Иванович это придумал и по всей видимости получалось, что Барби, действительно, переживала расставание с ним именно таким образом. Это осознание заставило его поморщиться и с силой сжать челюсти.

– Тоже будешь молчать?

– При всём моём к вам уважении…

– Только не начинай, – перебил его Трофимов, поморщившись следом за ним. – Помню я, что твоя личная жизнь только твоя и ты о ней не распространяешься, но ещё также прекрасно помню, что ты обещал приложить все силы, чтобы не обидеть мою дочь. В итоге, как мы с тобой оба можем наблюдать, твоё обещание оказалось пустым звуком. И взгреть бы тебя за это хорошенько да ты сам с этим делом неплохо справляешься. Думал сначала тебя пропесочить так, чтобы жизнь не мила стала, а потом смотрю, ты и сам ей не рад. От любой мелочи заводишься и места себе найти не можешь. За работу взялся с ещё пущей силой. Ну и как, помогает? Получается не думать о том, что вы с Катюшкой натворили?

Майор сжал челюсти крепче, чтобы не наломать дров ещё и со своим непосредственным начальником.

– Смотри на меня волком сколько влезет, но я по своему опыту знаю, что нихрена это не помогает. И сегодняшняя ситуация прямое тому подтверждение.

– Сегодняшняя ситуация прямое подтверждение тому, что некоторые кретины обнаглели настолько, что чешут языками о вещах, за которые я бы им эти самые языки с большим удовольствием вырвал, – процедил мужчина, усилием воли заставляя себя сидеть на месте.

Стоило только вспомнить о случившемся десять минут назад и немного утихнувшая было злость вновь начала набирать обороты.

– И о чём же они, интересно, трепались? Или о ком? О тебе? О вашем с Катей расставании?

– Можно и так сказать.

– Не вешай мне лапшу на уши, – отмахнулся Сергей Иванович, прищурившись, и по обыкновению подключил следовательскую чуйку. – Ты бы не отреагировал настолько остро будь это действительно так. Колись давай, о ком шёл разговор? Не скажешь, точно уволю.

– Увольняйте, но эту грязь я произносить не буду.

– Ишь какой! Не будет он! Ладно, я сам выясню.

Поднявшись на ноги, шеф подошёл к телефону и, сняв трубку, мягко произнёс:

– Агата, зайди ко мне, пожалуйста.

Воронцова появилась на пороге через секунду и выглядела так воинственно, что Трофимов на мгновение растерялся. Оглядев помощницу с ног до головы и особое внимание уделив сверкающим праведным гневом глазам и несвойственным ей резким движениям, он удивлённо вскинул брови.

– Агата, с тобой-то что?

Вместо ответа она подошла к столу и молча протянула ему несколько листов бумаги.

– Что это? Объяснительные?

– Да, объяснительные! Только учтите, Сергей Иванович, правды там нет ни грамма! – негодующе воскликнула женщина и отдала ему ещё один лист. – И вот ещё моя объяснительная.

– Ты-то зачем написала? – ещё больше удивился шеф.

– Затем, что я не сдержалась и прямо высказала главным действующим лицам то, что я о них думаю! И вполне возможно, что кто-то из них на меня вам пожалуется, поэтому я решила заранее письменно изложить причины своего поведения.

– Та-а-ак, час от часу не легче! – нахмурился Сергей Иванович и кивнул головой на место рядом с собой. – А ну, садись, будем разбираться какая муха сегодня всех укусила.

Агата, кинув на Соловьёва понимающий взгляд, послушно прошла к стулу и села напротив. Трофимов же в это время бегло читал объяснительные подчинённых и хмурился с каждой секундой всё сильнее и сильнее.

– Ничего не понимаю, – покачал головой он. – Не объяснительные, а какие-то отписки, – пристально взглянул на помощницу. – В твоей, Агата, тоже будет одна вода?

– Нет, только правда!

Мужчина приступил к чтению последнего листа с гораздо большим размером текста, чем на других, и чем дальше он читал, тем сильнее менялось выражение его лица. Саша сомневался, что в объяснительной Воронцовой сплетни, слушателем которых он случайно стал, были переданы слово в слово, но по всей видимости их главная суть прослеживалась. Оставалось только понять как Агата узнала о случившемся. Хотя, учитывая то, как быстро разносились новости в Управлении, ответ на этот вопрос напрашивался сам собой.

– Теперь ситуация начала проясняться, – процедил сквозь зубы шеф. – Только легче от этого всё равно не стало.

Трофимов похоже едва сдерживался от того, чтобы не выразиться крепче. Для человека, об единственной и горячо любимой дочери которого собственные подчинённые, не стесняясь, болтали такие гадости, он держался превосходно. Его злость выдавал только взгляд, ужесточившееся черты лица и усилившаяся хватка на бумажных листах.

– Агата, спасибо, можешь идти. Пожалуйста, собери через десять минут пусть этих… – Сергей Иванович кивнул на объяснительные. – Писак. Хочу посмотреть им в глаза.

Через мгновение они вновь остались наедине и теперь отец его бывшей фальшивой девушки сдерживаться не стал. От души выругавшись, он кинул листы на стол и, тяжело опёршись руками о спинку стула, прожёг Соловьёва взглядом.

– Значит так, Саша. Говорить избитую фразу "я же тебя предупреждал" не буду. Уверен, что ты и сам всё прекрасно понимаешь. Впредь держись от Кати подальше и на её защиту от злых языков не кидайся, так как у тебя теперь на это нет никаких прав. Всё ясно?

– Так точно, Сергей Михайлович, – через силу выдавил Александр.

– Я не шучу, Саша, – шеф опасно прищурился. – Больше кружить дочке голову я не позволю. Лучше о ней, вообще, забудь и не вспоминай никогда, понял? – и не дожидаясь его ответа, кивком указал на дверь. – Теперь можешь идти. С остальными я разберусь сам.

Как именно прошли эти самые разбирательства никто не знал, но главные сплетники отныне сидели тише воды, ниже травы. Трофимов, не жалея, нагружал их работой и строго спрашивал её результаты, из-за чего некоторые говоруны, не выдержав темпа и спроса начальства, перешли из Управления в районные отделы. Правда, косо поглядывать на Сашу не перестали, но ему было не до этого, так как, несмотря на приказ Сергея Ивановича, своё отчаянное желание его исполнить и кучу дел, забыть о Барби и не вспоминать не получалось. И те, кто говорят, что привычку можно выработать за двадцать один день, нагло пиз*ят, потому что привычка жить без неё у него не выработалась ни на двадцать первый день, ни на двадцать второй, ни в последующие дни. Это были очень странные ощущения, которые не давали ему покоя ни днём, ни ночью, при том что мужчине не было больно, плохо или наоборот весело и хорошо. Александру было просто напросто никак.