Двери электрички захлопнулись. Нина шумно выдохнула, поправила сползающую лямку рюкзака и посмотрела вниз. Раскрасневшийся Артем привалился к стене тамбура. Сын еле держался на ногах, но не скулил и не хныкал, хотя давно уже мог заартачиться. Нина потрепала его по взъерошенным волосам и в который уже раз за последнее время подумала о том, как быстро он вырос. Вроде недавно баюкала на руках, а теперь ему пять, не успеешь оглянуться – пора вести в школу.

Из прокуренного тамбура они пробрались в середину людного вагона, лавируя между сумками, корзинками и садовым инвентарем. Чудом нашлось свободное место у окна. Ехать больше трех часов, потом еще найти частника, чтобы подбросил их до деревни – «волчьего угла», как говорил Виктор: муж не любил это место. Благо последний день августа выдался не жарким, то и дело накрапывал дождь.

Нина положила голову Артема себе на колени, и накрыла его щуплое тело курткой. Он опустил покрасневшие веки и тут же засопел. Прозрачная ниточка слюны потекла из уголка его губ, расползаясь темным пятном на Нининой юбке. Электричка набирала скорость, вагонная духота наполнилась запахами перегара, крепкого табака, лузганных семечек, копченной колбасы и всякой нехитрой снеди.

Колеса монотонно стучали по стыкам. Мелькали темные разлапистые ели, перемежаясь белыми островками берез. Изредка показывались крытые шифером деревенские крыши, дребезжали сигналом железнодорожные переезды. Нина погладила сына по спине и вздохнула. Зря она потащила его с собой, да и вообще… Без спросу нагрянуть в особняк умершей свекрови… При мысли о предстоящих объяснениях с Виктором рот наполнялся привкусом железа. Но что остается делать? Диссертация застопорилась, сроки поджимают. В доме полно раритетов, наверняка найдется идейка-другая, чтобы продвинуться дальше. К тому же, что греха таить, подгоняло бабское злорадство. При жизни свекровь и на порог невестку не пускала, а теперь Нина будет хозяйничать в особняке.

«Запрещаю тебе приезжать!» – вспомнился хриплый надтреснутый голос. Теперь смешно, а тогда кожа покрылась мурашками. «Господи, избави меня от одинокой старости!» – Нина поморщилась, вспомнив низкий бревенчатый потолок съемной комнаты со скрипучими половицами и пыльным выцветшим ковром на стене, засохшие цветы в вазе и скрученные лепестки на серой скатерти кухонного стола. Свекровь откинулась на спинку кресла, обнимая примостившегося у нее на коленях Артема. «Глупая девчонка! – выговаривала она Нине. – Тебе бы второго ребенка завести, борщи мужу варить, а не лезть в науку». Черное атласное платье обтягивало высохшую старушечью фигуру, седые волосы стекали по плечам, темные глаза, очерченные морщинами, притягивали и одновременно страшили, словно бездонные провалы. Нина считала себя ее ученицей. На первом курсе случайно попала на «открытую лекцию профессора И. С. Кузнецовой», как значилось на афише, и влюбилась в этнографию и фольклор. Хвостиком ходила за Ириной Сергеевной, зачитала до дыр два десятка ее книг и монографий. Борщ так и не научилась варить, зато теперь – кандидат наук и без пяти минут доктор… Она даже вышла за муж за сына профессора Кузнецовой, родила от него ребенка, но как ни старалась, сблизиться со свекровью не удалось. Та еще больше замкнулась в себе и окончательно перебралась жить на дачу – в глухое село на краю Ловатских болот.

«Копейка», натужно рыча, въехала на холм, и Нина увидела особняк свекрови. Деревянное двухэтажное строение примостилось в конце улицы, у самого леса. Высокий забор походил в сумерках на частокол древнего капища. Не хватало только коровьих черепов на заостренных кольях.

– Вниз не поеду, – просипел водитель, сутулый мужик с заросшими впалыми щеками. – Дорога после дождя не просохла.

Он заглушил мотор и дернул со скрежетом рычаг тормоза. Нина и сама хотела побыстрее выбраться из прокуренного салона на свежий воздух. Она сунула в мозолистую ладонь водителя смятую сотку и разбудила дремавшего Артема. Выбравшись из машины, они двинулись вниз по краю бурой от влаги грунтовки. Солнце розовым шаром сползало за горизонт, небо темнело, влажный запах близкого леса пропитывал вечернюю прохладу. Над головами то и дело со свистом пикировали стрижи, ловя роящуюся у земли мошкару.

Подошли к воротам. Нина сдвинула ржавую щеколду, толкнула калитку, и та со скрипом открылась. За нею показался заросший сорняками двор. Узкая тропинка привела к деревянному крыльцу особняка. Замок входной двери поддался с первого раза. Из темного проема пахнуло затхлостью брошенного жилья. Здесь никто не бывал без малого год. Субботним вечером в конце прошлого октября Виктору позвонили из села, мол, ворота открыты и дверь в доме нараспашку. Муж тут же сорвался, полночи гнал машину, но все равно не успел. Скрюченное окоченевшее тело матери он нашел в одной из комнат на полу. После похорон запер дом и ключ носил с собой. Особняк превратился в негласное табу, но Нину он продолжал манить наваждением. Не проходило и дня без мыслей о доме на Ловатских болотах. В итоге она тайком сделала дубликат ключа и дождалась командировки Виктора.

В небе с криком пронеслась ночная птица. Нина замерла, вглядываясь в темноту открытой двери. Казалось, дом разинул пасть и ждет, когда беспечная добыча сама шагнет в бездонное нутро. По крыльцу прошелестел ветер, коснулся холодом кожи, звякнул, висящим у двери колокольчиком.

– Подожди меня здесь, – шепнула Нина на ухо Артему, медленно стащила с плеч рюкзак, который раз за день вздохнула и онемевшей рукой нащупала пыльную пластмассу выключателя.

Яркий свет резанул по глазам. Нина зажмурилась и шагнула через порог, будто прыгнула с берега в омут. Она помчалась по комнатам, в темноте натыкаясь на углы брошенной в проходах мебели, с грохотом роняя стулья и табуреты, лихорадочно шаря по стенам и щелкая выключателями. В прихожей сбросила с массивного зеркала пыльную шаль, открыла на окнах ставни, распахнула ссохшиеся рамы. Вечерняя прохлада хлынула внутрь, прогоняя удушливый затхлый запах. Нина вдохнула до боли под ребрами. Руки тряслись, виски вспотели. Она постояла с минуту, унимая дрожь, вернулась на крыльцо за Артемом и завела его в дом.

Изнутри особняк казался намного больше, чем снаружи. Узкая кишка коридора вела в просторную гостиную с высокими трехметровыми потолками. C обитых почерневшей вагонкой стен смотрели пустыми глазницами индейские и африканские ритуальные маски, притягивала взгляд необъятная волчья шкура, распластавшаяся на полу перед темным зевом камина. Несколько дверей вели в смежные комнаты, обставленные антикварной мебелью. Нине особо приглянулся сервант с фарфоровым набором на полированных полках, бюро с обрывками пожелтевшей бумаги и старинная картотечная тумба. Другие помещения больше походили на склады. Вдоль стен тянулись пыльные стеллажи с коллекциями расписной глиняной и деревянной посуды, россыпями деревенских игрушек, старинных прялок, образцов резьбы и орнаментов.

У Артема слипались глаза.

– Потерпи немного, – приговаривала Нина, таща его за собой.

За очередной дверью оказалась спальня свекрови. Посреди комнаты со сводчатым потолком на кривых звериных лапах раскорячилась широкая кровать, завешенная прозрачным пологом. В шкафу у стены Нина нашла упакованное в целлофан постельное белье, одеяло и подушку. Вполне себе сухие и свежие. Нина помогла Артему раздеться и лечь в постель.

– Спи, завтра наведем тут порядок. – Она поцеловала сына в лоб и села рядом, слушая как постепенно выравнивается его дыхание.

Поправив на Артеме одеяло, Нина встала и прошлась по комнатам, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами. Она заглядывала в шкафы и тумбы, перебирала лежащие в них вещи. В гардеробе свекрови хранилось не меньше сотни старинных костюмов. Полки шкафов заполняли пакеты с платками, корунами, кокошниками разных форм и цветов. Плотными рядами висели расшитые орнаментами кошули, свитки, жупаны, узорчатые поневы. Нина распаковывала целлофан, наполняя дом тихим шелестом. Она примеряла одежду, то и дело бегая к зеркалу в прихожей.