========== …может спалить дотла ==========
Свет несколько раз мигает и вырубается окончательно. Теплая вода утекает вслед за ним.
— Оуэн, черт тебя дери, — Лэйн с трудом нащупывает полотенце и шорты, — ты обещал рабочий душ!
Разумеется, гад не слышит, разливает гостям на первом этаже, как и положено бармену и владельцу этой развалюхи. Съездить бы по самодовольной роже — представила его ухмылку, когда увидит в футболке, натянутой на голое тело. Оближет взглядом с ног до головы, приласкает парой ободряющих фразочек. Не повреди ржавчина трубы в отведенном доме-сарае, не притащилась бы в его гостиницу, но пора привыкнуть, что в этом проклятом городишке с избытком только песка и проблем. В свете карманного фонаря Лэйн поспешно хватает вещи, выжимает волосы прямо на треснувшую плитку и вытряхивается из душевой, собираясь высказать Оуэну всё, что о нем думает. Поярче да погромче. Хотя и тут кто-то опередил, снизу доносится отборная ругань и звон стекла.
Скользя в мокрых сандалиях, она спускается и замирает посреди опрокинутых стульев: в тусклом свечном свете хозяин отеля мутузит какого-то забулдыгу. Здоровенный детина — а Оуэн и сам, надо сказать, немаленький — не сдается, вырывается, по морде норовит ударить. Это он зря: дерзить человеку, чье влияние превосходит церковников и министра, осмеливаются только конченные идиоты, а сохранить после такого целыми ребра еще никому не удалось.
— Хрен собачий, твоя паршивая жизнь столько не стоит, как эти бокалы, — Оуэн на ходу стаскивает с себя рубашку, колотить в его заведении посуду — худшая идея из всех.
Шутки кончились, раньше он просто забавлялся — даже по челюсти огрёб — теперь будет бить, пока не вырубит. Уверенно блокирует, отводит руку и с размаху ударяет снизу. Ожидаемо выбивает зубы, а затем с не меньшим удовольствием ломает переносицу. Дебошир отупело мотает головой, капает кровью на пол, и, не удерживая равновесия, падает, цепляя столы.
— Чтобы этого паскуду, я в городе больше не видел, — Оуэн бесцеремонно обшаривает его карманы, выгребает деньги «за ущерб», и пара местных оттаскивают несчастного за дверь — разденут и бросят где-нибудь посреди песков, с приезжими бузилами тут разговор простой. Утром очнется обгоревший от палящего солнца и без штанов. Повезет, если доползет до людей, никем не покусанный. А кусаются в пустыне даже растения.
— Что случилось? — вместо выговора Лэйн протягивает вымокшему Оуэну полотенце, касается будущих синяков — до такого попробуй дотронься, но он охотно подставляет колючий подбородок.
— Предохранитель выбило, а этому пьяному черту музыку подавай. Стаканы швырял, стульями разбрасывался. Посмотрю, как завтра с шакалами любиться будет.
— Судя по резиновой вони, это не предохранитель, — заключает Лэйн обреченно — спокойный с виду вечер грозит вылиться в очередную работу. — Помочь?
— В долгу не останусь, — Оуэн выпроваживает посетителей и закрывает бар.
Конечно не останется. Он из тех, кто сам дает в долг: выпивку, деньги, что-то без конкретной стоимости, иногда и вовсе бесценное, за что не расплатиться. Вместилище чужих секретов и искусный манипулятор, «выгодные» сделки Оуэн способен навязать так же легко, как и узнать о тебе всю подноготную. Как джинн из книг Старого Мира — желаний исполняет мало, но подсаживает на них как на дешевый крэк.
В подсобке запах паленой резины отчетливее, мешает дышать. Лэйн проветривает немного, подходит к щитку и находит подтверждение догадкам — сгоревший до самого основания шнур.
— Под вечер напряжение слишком высокое, — поясняет она, не зная, зачем. — Скачки стирают контактную поверхность на раз, вот и искрят твои провода, оплавляются и перегорают. Заменить есть чем?
Оуэн приносит целый ящик всякого барахла и инструменты, а пока она присоединяет новый провод к клеммам, ставит рядом фонарь помощнее.
— Прости за воду. И за испорченный вечер, — так устало опирается плечом на стену, что язвить не хочется.
Редкий шанс застать его без улыбки и вымотанным, в пыли и крови, без цветастой рубашки даже — не вылизанный роскошью торс какого-нибудь эйрейца: грудь Оуэна типично мужская, влажная от пота, с загаром от беспощадного солнца.
— Принять душ успела, а вечер… было бы что портить. Свалиться мордой в подушку и сейчас не опоздаю.
— Может, ну её, эту подушку? Закончишь, угощу особенным виски. Восемнадцатилетним.
Чем платить всегда находит, мерзавец. В самое сердце бьет. Столь выдержанный и редкий алкоголь — его и оценить не каждый способен — только в королевстве делают, у остального мира, едва держащегося на плаву, нет плодородной земли для взращивания и обработки чего-то подобного.
— Не дороговато ли починка провода обойдется? — чтобы купить всего одну бутылку, Лэйн пришлось бы работать целый месяц.
— А я не жадный, знаешь ли.
Знает. Для неё он никогда ничего не жалел. «Дай людям то, в чем они нуждаются, и чужое сердце откроется настежь». Лэйн отворяться не спешила, но и Оуэн попыток не бросал, искал пути изощреннее. Через ощущения. Мариновал мясо, корпел над соусами с невероятными сочетаниями специй — где только брал всё? — да он даже кофе умудрялся варить каждый раз по-новому: с перцем и орехами, с травами и солью, даже с чесноком и медом. Подкупал доверие редким алкоголем и особыми улыбками. Впрочем, последнее наверняка раздаривал не только ей. Харизматичный, сразу цепляющий яркими орнаментами и перстнями, с легкой проседью в волосах и такой самоуверенностью, что можно расшибиться насмерть, — в чужом внимании Оуэн мог купаться вдоволь.
— Ты же не думала, что я храню столь дорогой виски в общественном баре? — когда они завершают работу, подталкивает к боковой двери, тушит свечи. — Сегодня это место в печенках уже, ко мне пойдем.
Его дом прилегает вплотную, Лэйн была там однажды, помогала дотащить стулья в особо людный вечер. Помнит только, что жилище у него по странному обставленное, будто само время смешалось: грубая кирпичная кладка и статуэтки Старого Мира, проржавевшие светильники и сверкающий хром, подушки с кистями и самый обычный с виду ковер. Между утонченностью и безвкусицей, неизгладимо из памяти, дерзко, прямо как сам Оуэн в своих кричащих рубашках и золоте. Нацепи на другого — бледной тенью сотрется или посмешищем станет, но Оуэн особенный. Человек-образ. Человек-история. Приключенческий роман с погонями на каждой странице, неправдоподобный и тем не менее завораживающий. Волнующий.
— Чувствуй себя как дома.
Как дома?.. Лэйн давно позабыла, что значит быть за надежными стенами и не думать о мутантах или песчаных бурях, но огромный угловой диван убеждает доверить спину и хоть на секунду закрыть глаза. А когда Оуэн возвращается — черт знает, сколько его не было — она почти спит. Он прикасается к ней стаканом, еще больше собой — одеться так и не потрудился — кожа прохладная, после душа влажная, льнуть хочется. Виски, пропитанный древесно-фруктовыми ароматами, он дает сначала вдохнуть, крутит янтарную жидкость на дне бокала и только потом позволяет отпить.
— Лед есть? — спрашивает Лэйн — алкоголь и впрямь бесподобный, раскрывается сложным букетом, приятно обволакивает горло.
— Для виски? Только испортит.
— Для тебя, — даже в приглушенном свете на скуле отчетливо проступает фиолетовое пятно.
Он указывает на холодильник, где аккуратно сформированные кубики лежат прямо в целлофане, видимо, нередко пригождаются. К себе приложить тоже не помешает, стоит вернуться, как взгляд оказывается снова прикован — медленно, один за другим, Оуэн снимает кольца, потирает запястья: загорелые, венами испещренные. В баре Лэйн редко смотрит в лицо хозяина, каре-зеленые глаза дотошны, внимательны, в душу просачиваются, зато на руки любоваться в самый раз — как разливает ими выпивку, помешивает кофе, как опирается щетиной на сомкнутые в замок пальцы. Небрежно Оуэн стаскивает последнюю цепочку, будто нарочно избавляясь от напускного блеска. Остается в потертых джинсах, почти обнаженный без своих побрякушек.
