— Он не согласился продать его, да и не думаю, что я бы осмелился просить такие деньги у отца, но мне удалось поговорить с портретом, узнать в чем твоя проблема.
— Ты говорил с ним… обо мне? — звучит как отдаленно-призрачный сон, который она не в силах удержать, но так хочет в него верить.
— Прости, что без тебя, но я хотел убедиться, что Рэкхем не ложная надежда, и на самом деле может помочь. Он поведал многое. Куда больше, чем смогли вместить мои записи. Но главное, рассказал, как научить тебя. Мы можем поехать к нему снова, если скажешь, но прошу, позволь сначала показать все, что я узнал.
— Когда…? — едва выдыхает Элис, теряя почву под ногами.
— На следующих выходных. Отвезу тебя в одно удивительное место, где есть всё: много природного материала, много пространства и достаточно древней магии, чтобы ты могла сотворить, что пожелаешь.
— Оминис, — голос вдруг перестает слушаться, а глаза начинают предательски щипать.
Ей стоит молить о прощении, ведь она едва не искалечила, не перемолола его в пыль окончательно. Разве она имеет право после такого принять этот дар?
— Я едва не убила тебя своими воспоминаниями…
Первые слезы текут горячими каплями, жгут глаза. Элис не в силах остановить этот внезапный порыв, будто что-то внутри резко лопнуло, обнажив неприкрытую ничем сердцевину. Спрятанная боль вдруг выпирает острыми иглами, ломает ребра изнутри, рвет кожу, заставляя кровоточить и без того незаживающие раны. Сколько раз она забивалась в угол, съедаемая сожалением о случившемся, исчезала в тенях, растворялась, представляя что не существует вовсе — беззвучно, без истерик. Даже когда погиб Фиг. Так почему сейчас, в ту минуту, когда она должна благодарить Оминиса, когда должна радоваться маленькому проблеску надежды, эти эмоции вдруг берут верх над всем остальным? Она пытается опуститься прямо на холодный пол, слиться с шершавыми камнями, но Оминис не позволяет. Удерживает, прижимая к себе по-особенному нежно, с волнующим трепетом, как израненную птицу, которую еще можно спасти. Целует каждую слезинку, собирает их как драгоценности.
— Пожалуйста, не плачь, — слова и змеиное шипение сливаются воедино, пока он покрывает её лицо и шею поцелуями. — Ты не знаешь, как я рад, что смог увидеть тебя… настоящую.
От этих слов внутри снова все рвется, растекается болезненными кровоподтеками, рассыпается режущими плоть осколками. Будто она наконец осмелилась признать боль как нечто действительно существующее, позволила ей выползти из своих многочисленных убежищ, выплеснуться наружу.
— Настоящую? — давится она отчаяньем. — Такой ты хотел меня видеть? Истекающей кровью, сломленной, со шрамами, что уже не залечить?
— Да, ведь кое-что во мне уже не изменится, — он обнимает её еще сильней — змей, ставший вдруг с ней единым целым — и с каждым его последующим словом все вокруг становится таким несущественным, незначительным. — Я принимаю тебя всю, без остатка, полностью. Той, кем ты была, и той, кто ты сейчас. Колючей, изломанной, мне все равно. Потому что люблю тебя… любой.
========== Только для него ==========
Комментарий к Только для него
Ну что ж… вот и обещанные недостающие теги и рейтинг, хотя мне он больше видится R. Надеюсь, никто не против, что конец у главы пройдет без происшествий. Пусть котики насладятся.
Подтаявший снег внезапно проваливается хрупкой корочкой, отчего Элис едва не падает. Оминис удерживает её за руку и улыбается, он уже давно привык к подобному.
— В этом нет ничего забавного, — ворчит Элис, выдыхая облачко пара и все еще поражаясь, как он — лишенный зрения — никогда не спотыкается даже в столь гористой местности.
— Моя улыбка не относится к твоей неуклюжести. Просто я сегодня особенно счастлив. А ты сосредоточься, иначе и к ужину не закончим.
Он обхватывает её ладонь с палочкой и наклоняется над ухом, заставляя позабыть и про учебу, и про древнюю магию. Сегодня они упражняются с самого утра, но Элис слишком взволнована, чтобы думать хоть о чем-то кроме его пленительных улыбок и легких касаний. Место, куда привез её Оминис — заброшенный дом его покойной тетушки — и впрямь полно древней магии, вокруг десятки руин и еще больше совершенно разного материала: камней, воды, коряг и сбросивших листву кустарников. Элис уже испробовала на части из них свое волшебство. Пока безрезультатно.
— Расскажи-ка мне, что ты делаешь? — просит Оминис. — У меня чувство, что ты меня вообще не слушаешь.
На самом деле слушает. Его дыхание. Его негромкое цоканье языком. Его смех. Что-то о том, как нужно направлять энергию.
— Я направляю волшебство внутрь, — послушно отвечает она, зная, как он самоотверженно старается помочь, — потом пытаюсь придать ему форму.
— А как именно направляешь? Рэкхем сказал, что древняя магия в разных руках ведет себя по-разному. Исидора в основном использовала палочку, Персиваль мог направлять ее точечно. Твоя может работать иначе. Например, — он чуть медлит, — так, как ты убиваешь врагов.
— Бессмыслица, — неприятно ежится Элис не то от холода, не то от воспоминаний, — я же видела, как они плели её.
Они вместе смотрели это воспоминание, там Исидора закручивала магию нитями, словно переплетала с объектом, формируя из него нечто новое. По крайней мере, так казалось. Но когда Элис пытается сделать то же самое, камни лишь трескаются, а коряги рассыпаются в щепки.
— Не забывай, для них это было естественно. Но ты не пользовалась палочкой до пятого курса, ты привыкла выпускать её из рук. Так почему бы не попробовать?
Элис снова ворчит что-то о нецелесообразности, но бросает сгусток в ближайший валун. Древнее серебро проникает внутрь, расплывается, но стоит только подумать о форме, как камень расходится трещинами, крошится от усилий.
— Мне кажется, — говорит Оминис, пытаясь унять поднимающуюся злость Элис, — ты слишком рано начинаешь придавать ей форму. Рэкхем говорил, что магия как поток, нужно позволить ему заполнить пространство, и тогда она не станет противиться. Ты слишком усердствуешь, пытаясь заставить её действовать так, как ей не свойственно.
— Ах, значит, я слишком усердствую? — руки уже вконец окоченели на морозе, и продолжать она не хочет. — Я попробую в последний раз на сегодня. До заката два часа, я замерзла и хочу есть. Так что, если не получится…
— Элис, — Оминис снова наклоняется к уху, обнимает за плечи, — все получится. Даже если не сегодня. Попробуй направить силу не в камни, а… скажем, во что-то более податливое.
Он уже говорил, что материалы тоже могут быть более или менее подвержены древнему волшебству. Что кому-то проще влиять на живые объекты, а кому-то на твердую породу. Но Элис и впрямь вымотана неудачами, зимним холодом и, к тому же, расстроена. Оминис хоть и не подает виду, но явно ожидал не такого результата. Магии в пальцах еще много, и если она и впрямь хочет закончить на сегодня, нужно избавиться от нее. Она швыряет поток не в отдельно стоящие камни, а прямо в землю, позволяет ей растечься, заструиться под широкими валунами и корешками, засветиться под снегом и напитать жухлую траву под ним. Отпускает от себя, выплескивает. А затем… вдруг чувствует, как серебряные нити начинают отзываться, тянуться снова к пальцам, замирая в ожидании. Сила все еще льётся из нее, но продолжается там под землей, ждет решений, и Элис направляет её, плетет мысленные узоры.
Первое, чего она хочет, согреться, и снег моментально тает, впитываясь в почву, а трава поднимается, колосится серебром, пробивается поверх тонкими стеблями с мелкими лиловыми цветами. Они стелются по земле, окутывают словно сиреневым туманом, расползаются на много метров вокруг. Оживают кустарники, распускаясь иссиня-темными соцветиями, наливаются голубоватыми ягодами. Меняются даже камни, так упорно сопротивляющиеся все это время — самые крупные покрываются душистым мхом, средние становятся чем-то резным, превращаясь в светильники или загадочные скульптуры, мелкие теперь имеют иные текстуру и форму, подстраиваясь под новый мир. Элис понимает, что может менять и дальше, преобразовывать во что-то еще более удивительное: превращать коряги в резные арки, увитые плющом, выращивать загадочные деревья прямо из земли, но попробовав лишь немного, останавливается, не желая портить естественную гармонию навязанной сложностью.
