Иногда к вечеру неожиданно объявляла:

— Что-то я нынче какая-то тусменная…

Это означало, что ей нездоровится.

В сны она не верила, а примет держалась крепко.

— Паука убить — сорок грехов простится…

Женя старательно искала пауков, а найдя, звала брата:

— Убей.

Потом подсчитывала, сколько у нее грехов? Сколько ни считала, до сорока было далеко. Хотя как считать…

Однажды брат принес из лесу ежа. Еж был препотешный — маленький, колючий комок катался из угла в угол.

— Назовем его Тришкой, — сказала Женя.

А бабушка увидела, замахала руками:

— Убери немедля! Это самая худая примета — еж в доме!

Они положили его в корзину, отнесли обратно в лес.

— Несознательная она у нас, — сказал Жене брат, — сразу видно, что никогда не была в пионерском отряде…

Женя молчала, шмыгала носом. Очень жаль было отпускать ежа. Она к нему успела за несколько часов привыкнуть. И потом, неужели принести ежа в дом означает что-то плохое?

Поначалу бабушка казалась ей доброй, немного слезливой. Иногда, глядя на Колю, Жениного брата, неожиданно принималась плакать.

— Весь как есть в отца…

Отец Жени и Коли давно уже не жил с ними. Он оставил семью, когда Жене не было и трех лет, жил где-то далеко на севере и не давал о себе знать ни бывшей семье, ни матери.

Бабушка говорила:

— Я от него что ни день весточку жду, ровно ворон крылушка…

Жене было жаль бабушку. Она представляла себе, как тоскливо ей будет одной зимой, в пустом и тихом доме.

— Возьмем ее с собой в Москву, — сказала она брату.

— Возьмем, — согласился брат.

Колхозные ребята подружились с ними. Вместе ходили в лес, на речку. Женя и Коля звали их к себе, они отказывались.

— Старуха заругает…

Они не любили бабушку, называли ее ведьмой, сквалыгой, старой скрягой.

— Снегу зимой дать и то пожалеет, — говорили они.

Женя дивилась. Как это можно снег жалеть? Он же ничейный!

— Она за яблочки свои трясется, — говорили ребята. — Жадюга…

Бабушка и впрямь не спала ночи, обходила сад, сторожила свои яблоки.

— Не углядишь — все оборвут, и листика не оставят, — говорила она.

— У вас же много, — замечала Женя. — Вон сколько…

Бабушка плевала через левое плечо.

— Сплюнь три раза, чтобы не сглазить.

Было в саду одно дерево, бабушка говорила:

— Такой яблони во всем районе не найти!

Яблоки на нем были маленькие, краснобокие и, по словам бабушки, очень сладкие.

— Китайка, лучше не бывает, — хвалилась бабушка.

Однажды, когда бабушки не было дома, Женя влезла на дерево и нарвала китайских яблок — полный подол. Хотелось угостить новых друзей, да и самой попробовать, что это за такие невиданные китайские яблочки?

Бабушка все сулилась — отведаешь осенью, но до осени еще сколько ждать…

Женя не успела выбежать за калитку, как навстречу попалась бабушка.

Только глянула на нее — все сразу поняла.

— Это еще что надумала?

Женя стояла, прижимая к себе подол, опустив голову.

Гладкое бабушкино лицо покраснело, губы стали тонкими, как ниточки. Сильными цепкими пальцами она больно схватила Женино плечо, повернула к дому.

— Бесстыдница, а ну домой! Я сейчас с тобой по-свойски погуторю!

Женя вывернулась из ее рук, отпустила подол. Яблоки посыпались на землю, раскатились в разные стороны.

Бабушка, словно коршун, кинулась их поднимать.

— Бессовестная, — приговаривала она, собирая яблоки. — Ты сперва свое заводи, а потом хозяйствуй. Ишь, на чужое роток разинула!

И тогда Женя, заложив руки за спину, очень тихо сказала ей:

— Я у вас больше не останусь.

Бабушка и головы не повернула.

— И уходи от меня, очень даже хорошо, тоже мне, навязались на мою голову…

А Женя со всех ног побежала на речку к Коле.

— Идем, — сверкая глазами, сказала она. — Мы у нее больше не останемся. Она — ведьма, сквалыга!

Коля изумленно хлопал ресницами.

— Да ты что?

Тогда Женя расплакалась, закричала:

— Домой, уедем домой, сейчас же!

Он лениво пожал плечами, — чего это она выдумала?

А она повернулась и стремглав побежала через лес, на станцию.

«Домой, в Москву, не хочу больше у нее оставаться, ни за что!»

До станции было неполных восемь километров. Она прибежала туда к вечеру.

Поезд на Москву уже ушел, следующий должен был пойти утром.

У Жени не было ни копейки, и все-таки она решила — как бы там ни было, уехать во что бы то ни стало!

Поздно вечером бабушка вместе с Колей прибежала на станцию.

Бабушкино лицо было мокрым от пота, волосы сбились на лбу. Она тяжело и неровно дышала.

— Ну и характерная же ты, — сказала она, увидев Женю. — Вся в отца…

В голосе ее звучала досада и в то же время гордость. Вот какая у нее внучка, характерная, в отца!

Женя и не поглядела на нее. Обернулась к Коле, спросила:

— Едешь со мной?

И он покорно ответил, хотя и был старше ее на четыре года:

— Как хочешь…

Они уехали утренним поездом. Сколько бабушка ни просила, сколько ни билась, Женя не уступила.

Пришлось бабушке самой им билеты купить и так, без вещей, как они были, проводить в вагон.

Она стояла на перроне скучная, вытирая ладонью глаза.

Коля сказал задумчиво:

— Жалко ее.

— А мне ни капельки, — сурово отрезала Женя.

Так с той поры она не была у бабушки и не видела ее. Бабушка писала письма, звала к себе в гости. Женя и слушать не хотела.

Такой она была в детстве, такой и осталась — решительной, резкой, рубить так рубить, сплеча, без оглядки.

«Хорошо это или плохо? — думала Женя. — А, не все ли равно, — решила она, — какая бы я ни была, себя уже не переделать. И не надо».

Снова кажется — перед ней книга, и она листает ее, заглядывает то в середину, то в конец, то прочтет самые первые страницы и опять глядит в середину, будто хочет узнать, что же дальше?

А что узнавать — дальше все понятно, все ясно. Конец счастливый, в этом она уверена.

Когда-то в школе кто-нибудь приносил в класс интересную книгу, и все читали по очереди.

Доходил черед до Жени, и она первым делом спрашивала: «Какой конец?»

Если грустный, ни за что не возьмет читать, какой бы интересной ни была книга.

Так до сих пор не прочла «Муму». Даже двойку однажды получила. Не захотела читать и не стала, и никто ничего не мог с нею поделать.

Сеня Комарский сказал тогда почти восхищенно, потому что в Жене его восхищало все:

— Чудак ты, Жека, порядочный.

— Ну и пусть, — ответила Женя.

Спустя месяц она схватила новую двойку: отказалась писать изложение романа «Анна Каренина».

— Я же его не читала, — просто сказала она.

В самом деле, очень надо! Вчитаешься, привыкнешь видеть эту самую Каренину, как живую, и в то же время заранее знаешь: все ни к чему — и любовь ее, и красота, и дорогие наряды, все равно бросится под поезд…

Зато теперь, в невидимой чужому глазу книге, которую она читает, конец ей заранее известен. Все кончается хорошо. Лучше и быть не может.

Женя натянула одеяло и уютно свернулась калачиком.

А ночью ей приснился Костя. Они шли с ним по какой-то незнакомой улице. Улица была неровной, сплошь заросшей травой. Внизу угадывалась река, и потом, когда они с Костей дошли до угла, им внезапно открылась поблескивающая лента и далеко на горизонте темный, тающий дым.

— Пароход, — сказал Костя.

И вдруг она и оглянуться не успела, как он сбежал вниз и скрылся из виду.

— Костя! — закричала Женя. — Где же ты, Костя!

А он уже был далеко от нее, и она, не видя его, чувствовала, что он там, именно там, где дым от парохода, и слезы хлынули из ее глаз. Она бросилась бежать за ним и бежала до тех пор, пока не выбилась из сил и не упала на землю.

— Костя, — сказала она, — где же ты, Костя?

Так сильно болело сердце, что она проснулась и тут же с радостью ощутила — это сон, только сон, ничего больше.