— Хочешь знать, что со мной не так? — он едва ли не плакал, но в его голосе дрожала ярость. — Хочешь?

Они оказались в одном из садовых помещений, где пахло землей и холодным кирпичом. Только здесь Филипп отпустил девушку.

— Меня решили вытеснить с моего места, вот что. И в этом виноват только я.

И мой грех. Ведь даже сейчас в нем зрело греховное желание, едва только они очутились наедине.

Сербская опешила от поведения парня. Тупо стояла перед ним, потирая запястье и гадая, останется синяк или нет. Она-то в чем провинилась? Пусть он не переводит стрелки, не перекладывает ответственность и не срывает свой гнев на ней. Тем не менее, отчего-то Мария не смогла сейчас грубить в ответ.

— Они хотят отчислить тебя? — непонимающе спросила она, а затем сделала небольшой шаг вперед, пересиливая обиду, и попыталась коснуться щеки Филиппа. — Тише. Что случилось?

Услышав слова Марии, Филипп поморщился.

— Что? Нет, конечно, нет. Просто на моем курсе появился молодой человек, который показал мне, что я такое…

И это было безумно унизительно и болезненно — Панфилов никогда такого не испытывал. Ему было больно и страшно — отвратительно, и потому он старался сделать все, чтобы сдержать себя в руках. Получалось плохо — если судить по его реакции и тому, как он вел себя с Марией. В нем будто бы пробуждалась некая червоточина, которую он никак не мог сдержать.

Кому, как не ней, знать, что это такое — быть на грани от того, чтобы потерять мечту. Или потерять ее вовсе. Потому..

— Ты же знаешь, что я рядом?

Такие громкие заявления для столь быстрого знакомства, но что делать с тем, что у нее мозги плывут и топятся зефириной, когда он стоит так близко?

— Знаю, — Филипп устало прикрыл веки и привалился спиной к стене.

Ему хотелось исчезнуть, только бы не быть здесь, но ещё его тянуло к девушке, а это было совершенно невыносимо. Куда хуже всего остального.

— Я соскучился по тебе, — как трудно было произносить эти слова! Очень трудно. Но от них почему-то теплело на душе. Филипп открыл глаза, посмотрел на Марию и протянул к ней руку. Весь в черном, высокий, с резким профилем, он напоминал тень архангела Гавриила с фрески их храма. Его расписывал Васнецов и придал своим работам поразительную индивидуальность.

От последних его слов и у Сербской так потеплело на душе, что на пухлых губах сама собой расцвела улыбка. Она ответила на его порыв ещё большим порывом, тут же прижимаясь к его груди, стоило ей увидеть протянутую руку. У них была достаточно значительная разница в росте, несмотря на то, что и Мария сама по себе низкой не являлась. Теперь ее ном уперся в его шею, и девушка с наслаждением вдохнула его церковный запах, теперь уже даже допуская мысль, что не так уж ее это и бесит. Ее руки сомкнулись за его спиной в районе поясницы.

— И я тоже очень скучала, — почему-то зашептала Мария.

Словно происходящее было каким-то таинством.

Сейчас, в этот момент, она даже не слишком сомневалась в своем решении, не таким уж и глупым оно казалось. Все ради таких мгновений.

— Я уверена, что ты не должен переживать насчет этого сокурсника, — Сербская отстранилась и, все ещё обнимая юношу, смотрела в его зеленые глаза своими искрящимися карими. — Ты такой прекрасный.

Последние слова слетели с губ словно против ее воли, обжигая кончик языка. Слепое обожание.

Панфилов опустил ресницы и усмехнулся. На этот раз не зло, а, скорее, печально. Эдакий падший ангел. Вот он — как есть.

— Считаешь, что я прекрасный? — нежная улыбка и мягкий взгляд сквозь ресницы. Филиппу было приятно, невзирая ни на что. Он осторожно погладил девушку по волосам и крепче прижал к себе. Ее сердце стучало рядом с его. Это было даже приятно.

— Считаю, — с улыбкой кивнула Мария.

Она так была этому подвержена — идеализации того, в кого влюблялась. И сразу он для нее — центр вселенной, сосредоточение всех ее мыслей, желаний и интересов. Жаль лишь, что чаще всего ее разочаровывали.

— Мне очень хочется, чтобы ты… Извини меня за то, что мы так расстались. Я просто был в шоке. Правда…

Он и вправду ощущал себя таким расстроенным, что не хотел ничего, кроме как прощения от нее. Панфилов наклонился и поцеловал девушку, а затем ещё и ещё. Это и вправду было приятно. И не так, как в мечтах.

— Ничего страшного, — сейчас Сербской, и правда, кажется именно так.

Качается, подобно маятнику.

Она отвечает на его поцелуй нежно, впитывая в себя все его нутро, но и горячо, делясь и своим в ответ. Мария, обхватив шею Филиппа, тянет его за собой, не разрывая поцелуя, пока не упирается поясницей в столешницу. Прямо позади нее оказался стол садовника. На нем были расставлены надтреснутые цветочные горшки, большие садовые кусачки для растений, ножницы, рассыпана подсохшая земля. Девушка отталкивается от пола, опираясь на плечи Филиппа, и усаживается прямо на поверхность стола, тут же оплетая его тело своими ногами. Мария — совсем не нимфоманка, нет. Но сейчас, в самом начале отношений (отношений ли?) ей хочется быть к нему так близко, как только возможно. Может, она так и его привяжет к себе сильнее?

Вполне естественно, что, познав плотские радости, Филипп захотел продолжать. И потому, когда Мария прильнула к нему, он почувствовал желание такой силы, что не мог удержаться. Когда девушка села на стол, он тут же схватился за ее вязанное платье, задирая его выше колен. На счастье, невзирая на холод, Мария была недостаточно плотно одета для того, чтобы терять время. С собой Панфилов возился куда больше. Но все же, вскоре ему удалось сделать так, чтобы ничто не мешало им слиться.

Мало что сейчас заботило Филиппа. Он не думал о том, что их могут увидеть, о том, что его поведение не выдерживает критики. Его мысли, правда, смутило то, что пока его братья по вере молятся и едят, он грубо и поспешно совокупляется с женщиной.

— Придешь ещё? — шепчет Филипп на ухо Марии, не разжимая хватки, ощущая, как мышцы его сокращаются от подступающего удовольствия.

Мария вздрагивает всем телом следом. Она старалась звучать тише, чтобы не привлечь внимание, потому лишь негромко поскуливала Филиппу на ухо, цепляясь пальцами за его плечи. Пытаясь выровнять дыхание, она улыбнулась и ответила:

— Конечно. Я всегда тут. Остановилась в отеле прямо через дорогу. Номер тринадцать. Приходи в любое время, и… Дашь мне свой номер?

Нервное дыхание плавно успокаивается. Филипп дышит размеренно до тех пор, пока сердце не входит в свой ритм. Ему не хочется сейчас думать о плохом, о страшном. Не хочется переживать то, что он переживает теперь каждый день. В ее глазах — целый мир. И ему нравится этот мир, потому что в своем Филиппу так неуютно.

— Конечно… Дай свой телефон, — Панфилов забирает из рук девушки айфон и вбивает туда свой номер. Даже не сомневается в этом.

Как хорошо, что парень не живет в общежитии, потому что…

— Я хочу просыпаться с тобой, — Сербская буквально сияет и, смотря на его лицо, впитывая каждую его черточку, заправляет прядь русых волос ему за ухо.

Сейчас все в ее представлении мерцает яркими красками на фоне серой осени. Он ведь ее драгоценный. Тот, кто ее полюбит. Верно?

— Почему нет? Я… Постараюсь.

Ему не хочется, чтобы она думала, будто бы он попользовался ей и свалил. Нет. Ему ведь другое нужно. И важно. Однако, Филипп понимает также и то, что будущего у них нет, и от этого тяжесть мучает его душу. Наверное, от этого ему гадко особенно, просто до конца Панфилов этого не сознает.

***

Мирослав — брюнет с почти черными глазами и, тем не менее, с добрым сердцем, что сквозило в его не по возрасту мудром взгляде. Из него выйдет прекрасный священник. Вечера в общежитии, до ночной молитвы и сна, семинаристы любили проводить за музыкой. Соседом Мирослава по комнате был Петр, который обычно высокомерно фыркал на его гитару, но остальным нравилось. Вот и сейчас парень играл на ней, напевая культовую «Halleluja», пока к ним в гости зашел Филипп.