— Ну все-таки… что они такое узнали? Почему теперь брату нельзя жениться? — терпение у Араона кончилось. Он пяткой колотил по ножке кресла, и, кажется, сам этого не замечал.

— А королю можно? — спросила девица Эйма. — Ох, а если ему нельзя… это же…

— Пресечение Золотой династии? Династии, ведущей свой род от Сотворивших? Госпожа Эйма, это не слишком?

— А в чем между ними разница?

— Подождите. Не торопитесь… — что-то вполне очевидное, лежащее на поверхности — и брат Жан никак не мог схватить мысль за скользкий змеиный хвост.

— С некоторого времени супругам королей и их родичей никак не позавидуешь. Королева-мать Ванхильд ушла в монастырь, вы знаете, в чем причина. Королева Астрид умерла не своей смертью. Мать герцога Гоэллона, говорят, умерла от горя, лишившись двоих детей в одночасье… Мать господина регента… Тут трудно о чем-то говорить, конечно.

— И невеста моего отца… — еле выдавил из себя Араон. — Я не хотел — ее… Монах смотрел не на Араона, он-то гадкую грязную историю уже знал в деталях, знал и что отравителя посетило запоздалое, но вполне искренне раскаяние. Смотрел он на Ханну Эйма, но та никак не отреагировала. Значит, была обо всем осведомлена заранее. Сам принц рассказал, или кто-то другой? Неважно, впрочем, это сейчас неважно.

— Проклятие? — округлила глаза девушка.

— На королевской династии?! — умей брат Жан делать такие два четких круга — на зависть ювелирам — непременно последовал бы ее примеру. — Этого просто не может быть!

— А сумасшедшие короли — целых два, и один принц, могут быть? — спросил Араон.

— Король, прогневивший Сотворивших… — начал заученное еще давным-давно; историю короля Эреона помнили все.

Начал — и замолчал на середине. Герцог Гоэллон, коротко пошутивший о том, что храмы его не принимают; не пошутивший, впрочем. Неплохое доказательство правоты девицы Эйма.

— Все это началось с короля Эниала. Безумные короли — горе для супруг?

— Ролан Победоносный вовсе не был безумцем, — напомнил монах. — Да и герцога Гоэллона подобное едва ли касается.

— Но двое детей герцога Ролана погибли, — напомнила Ханна.

— Хотел бы я знать, куда отправился нынешний герцог! — вздохнул принц.

— На Церковные земли, — сказала девица Эйма; и только когда последний слог затих, брат Жан понял, что сказали они это — хором. Араон удивленно вскочил, переводя взгляд с одного на другую, потом торжествующе взмахнул рукой.

— Это же откровение свыше! Вы одновременно сказали одно и то же!

— Не спешите, — качнул головой брат Жан, и пригляделся повнимательнее к опешившей девушке. Жаль, что юная влюбленная ни за что не согласится уйти в монахини к Милосердным сестрам; той силы, что позволяла исцелять молитвой и наложением рук в ней было вдоволь, орден принял бы ее с распростертыми объятиями… Не слишком удивительно для северянки — на тех землях многие обладают подобными дарами, чаще, чем на юге и в центральных землях, за исключением Эллоны. Не стоит путать такое вот, случайное, пробуждение способности, дарованной от рождения, с откровением свыше. А вот прислушаться к словам девицы Эйма, да еще совпавшими с собственными — отчего ж и нет? Следом за ощущением правоты и правильности пришла тревога. «Храним забытое!»

— девиз рода Гоэллонов, и они впрямь знают столько, столько не во всяком монастыре. Не раз случалось так, что за списками старых книг приходилось обращаться к герцогам Эллонским. Они никогда не отказывали, конечно. Только порой казалось, что библиотека в замке Грив собиралась еще со времен, предшествовавших восхождению на престол короля Аллиона.

Среди того, что стоило не хранить, а забыть, было древнее еретическое поверье о том, что принесший себя в добровольную жертву Сотворившим может требовать исполнения любого желания. Чушь, глупость — и, хуже того, богохульство! — но иногда поверье всплывало, то на севере, то на юге, а куда чаще — в Тамере, только там увлекавшиеся чернокнижием дворяне забывали «себя» и в «добровольную», отчего-то считая, что и сгодится и жизнь раба. В Тамере уличенных в кровавых жертвоприношениях казнили, как еретиков, наравне с «заветниками»; только каждая казнь закрепляла в памяти остальных проклятую богохульную гадость, при одной мысли о которой разумный верующий должен был бы преисполниться отвращения. Впрочем, отчаяние заставляет людей опускаться в любую грязь, нарушать закон и обычай, пренебрегать голосом разума.

Узнать, что твой предок прогневил Сотворивших… Прогневил настолько, что уже трех из Золотой династии поразило безумие… и не поразит ли оно младшее поколение? Юношу Алессандра — и, о чем думать еще страшнее — короля Собраны? Их потомков? И так — год за годом, поколение за поколением, если кто-то не осмелится принести себя в жертву, умоляя о прощении… Это ли не повод для крайнего, предельного отчаяния? Эллонских герцогов нельзя заподозрить в следовании древним ересям, но они разбираются в них не хуже расследователей из Ордена Блюдущих Чистоту. Разбираясь, можно перепутать надежду, пусть и призрачную, с настоящим заблуждением. Ни кровавая жертва, ни молитва, прошептанная умирающим, не принесут плода, как не приносили его нигде и никогда; на чем только держится это проклятое поверье? Может быть, его подкрепляют отголоски слухов о ритуалах «заветников», но те-то взывают к Противостоящему, вот кто никогда не откажется от крови, а тем более — от отданной добровольно. Хорошо еще, что без ритуала призыва Противостоящего кровь не поспособствует его приходу в мир; нет, но думать, что герцог Гоэллон последует примеру «заветников» и обратится к врагу рода человеческого — это уже нелепость, да и не может Искуситель избавить от гнева Сотворивших…

— Брат Жан! Я не хочу быть невежливой, но вы поклялись рассказать обо всем, что соберетесь делать…

— Я ничего еще не собираюсь. Мне просто подумалось… Возможно, я ошибаюсь. Я очень хотел бы верить в то, что ошибаюсь… Высказывая свое соображение, монах внимательно следил за лицом северянки. Та слушала, широко распахнув глаза — но это было ее обычной манерой, а вот когда она стала кивать после каждой фразы, брату Жану вдруг стало очень грустно. Ему так хотелось, чтобы девица Эйма сморщила слегка курносый нос и сказала: «Ерунда это все! Этого не может быть, потому что…». Ничего подобного она не сказала.

— Мне кажется, вы правы. Я ни разу не видела герцога Гоэллона, но много слышала от матери… мне кажется, он такое может.

— Может, — подтвердил Араон. — Но это же будет напрасно?!

— Его нужно остановить, — плавно поднялась Ханна. — И объяснить. Мы должны ехать!

— Куда это вы должны ехать? — встал навстречу монах. — Опомнитесь, госпожа Эйма! Вы должны ехать домой, к матери.

— И как же это вы меня заставите? — юная нахалка была ростом с брата Жана, в плечах — слегка пошире, а упертый в бок кулак наводил на мысль, что понадобится пара гвардейцев, чтобы вернуть ее в родные пенаты.

Гвардейцев же звать — напрямую не подчинятся, а доложить королю или регенту — нарушить клятву. Может быть, и стоит? Стоить будет если не жизни, то тяжелого увечья, и уж наверняка — немоты, и, разумеется, Араон не расскажет никому, в чем причина. Коварные дети сумели поймать его в ловушку. Предусмотрительность, достойная лучшего применения…

— Мы поедем! — лучше не придумаешь, только отъезда Араона еще и не хватает! Да еще и на пару с этой ледяной девой; нет, это не ледяная дева — те, полюбив, тают, а эта цветет, как сирень в девятину святой Иоланды… это тоже какое-то проклятие Сотворивших!

— Одумайтесь! Араон, что скажет ваш брат? Оба ваших брата?! Госпожа Эйма, ваши мать и отец… вы оба не имеете права рисковать собой!

— Отец поймет, — решительно нахмурилась девушка. — И мать поймет. Вы знаете, кто моя мать? Она служила Собране десять лет! И рисковала уж куда больше, чем в поездке по собственной стране! Чем я хуже?

— С Элграсом ничего не случится, и с Фиором тоже. Конечно, они будут волноваться, но это не самое страшное в жизни, — Араон был куда тише, но в нем откуда-то появилась хорошая, спокойная мужская решительность. Удивительно не ко времени, но, надо понимать, несвоевременность юноше на роду написана… — А вот герцог Гоэллон… И еще Скоринг. Нет уж, мы должны его догнать! Пока еще не поздно успеть. Брат Жан, вы, кажется, умеете преследовать людей?