Он расхаживал по кухне, шаркая тапочками и бережно массируя левую сторону груди. Все один к одному — дурацкий разговор, слезы жены, идиот-слесарь. Надо заканчивать тягостные объяснения и подаваться в спальню.

— Пойми, Лида, — продолжая держаться за сердце, сказал Михаил Павлович, — я не могу поставить себя в ложное положение, не имею права. В конце концов, я занимаю весьма ответственную должность. Нельзя рисковать сейчас, когда постоянно сливают, разукомплектовывают и никак не могут успокоиться. Подожди, пройдет некоторое время — и все как-то утрясется.

— Миша, но я же… — начала Лида, однако муж, в протестующем жесте вытянув вперед руку, неожиданно визгливым голосом закричал:

— Я запрещаю тебе говорить об этом! Запрещаю!

Лицо у него побагровело, глаза бешено выпучились.

Охнув, он снова схватился за сердце и, сделав неверный шаг, тяжело опустился на кухонную табуретку.

Лида вскочила, помогла мужу опереться спиной о стену, судорожно расстегивая пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривала:

— Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько…

Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней — нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которого нельзя тревожить, а только угождать.

Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась, к столу, схватила ее, сунула в руку мужа:

— Выпей, Миша, это лекарство…

— Потом… — Он слабым жестом поставил рюмочку на стол.

В прихожей снова раздался призывный звонок. Коте-нев приоткрыл один глаз:

— Опять этот идиот? Не открывай, — удержал он жену.

Минуту-другую было тихо, потом опять настойчиво позвонили.

— Я открою? — запахивая полы длинного халата, тихо спросила Лида. — А ты выпей валокордин. Слышишь?

— Слышу, — страдальчески откликнулся Михаил Павлович.

Лида побежала открывать. Котенев привстал, взял со стола рюмку с валокордином и, брезгливо сморщившись, выплеснул лекарство в мойку.

Споласкивая рюмочку, он слышал, как жена возится в прихожей с замками и о чем-то переговаривается со стоявшим по ту сторону двери слесарем. В том, что это именно он, Михаил Павлович нисколько не сомневался. Открыв дверцы бара, Котенев достал початую бутылку коньяка, налил полную рюмку. Услышав тяжелые шаги, он недоуменно оглянулся.

— Что такое?

На пороге кухни, прижав руки к горлу, словно ей никак не протолкнуть в себя ни глотка воздуха, стояла бледная Лида. Из-за ее плеча выглядывал совершенно незнакомый человек.

— Что такое? — сердито переспросил Михаил Павлович.

— К нам с обыском пришли, — непослушными губами едва вымолвила Лида…

* * *

Встретились в кабинетике одного из кооперативных кафе — уютный, маленький зал, тихая музыка.

Когда Михаил Павлович вошел, Лушин уже был там — перед ним стояла откупоренная бутылка коньяка, закуски. Лицо Александра Петровича лоснилось от пота, галстук он положил на свободный стул и расстегнул рубаху на груди. Приветственно помахав рукой Котеневу, он указал ему на кресло рядом:

— Садись. Я тут пока предаюсь чревоугодию. Выпьешь?

— Лишнее, — чуть поморщился Котенев. — Где Рафаил?

— Сейчас будет, — подцепляя вилкой розовый ломтик семги, меланхолично откликнулся Лушин.

Помолчали. Михаил Павлович закурил и сосредоточенно рассматривал ногти на руках, а Лушин усердно ел, тяжело ворочая челюстями.

— У меня это с детства, — с набитым ртом пояснил он, — как нервничаю, так обязательно жрать тянет. А вот и Рафик!

Хомчик запер за собой дверь и поздоровался за руку сначала с Котеневым, а потом с Лушиным.

— Не опоздал?

— Задерживаешься, Рафаил, — наливая ему в рюмку коньяк, буркнул Александр Петрович.

— Нет, я не стану пить, — отказался Хомчик, — тороплюсь.

— Успеешь, дело важнее, — веско сказал Котенев. — Садись, потолкуем. Мы вынуждены собраться по весьма неприятному поводу…

— Ты прямо как городничий у Гоголя, — потирая руки, заметил Александр Петрович.

— Веселиться нечего, — глядя ему в глаза, ответил Котенев. — Ко мне вчера приходили с обыском.

Прикуривавший Лушин уронил горящую спичку на ковер. Хомчик слегка вздрогнул и задеревенел.

— Что за дурацкие шутки? — тяжело отдуваясь, наконец смог выдавить из себя Лушин.

— Какие шутки, Саша? — У Котенева скорбно опустились уголки губ. — Я вполне серьезно. Что молчишь, Рафаил? Хоть бы поинтересовался, кто у меня был, что взяли.

Хомчик медленно повернул к Михаилу Петровичу бледное до синевы лицо и дернул плечом:

— Бог мой! Какое теперь имеет значение, кто был и что взяли? Какое, если они уже были!

Михаил Павлович откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на подельников. Хомчик не боец, это давно ясно — жаден, хитер, изворотлив, ко может спасовать в сложной ситуации. Лушин? Бегемот он и есть бегемот — туповат, агрессивен, готов идти напролом, не считаясь с потерями. Деловая хватка у него есть, имеется опыт подпольной коммерции, лихо может договориться и втянуть в свои дела директора какого-нибудь государственного предприятия, за хорошую взятку заставив того списать, к примеру, дефицитные трубы, а на самом деле продать их за «живые» деньги. Потом Лушин поменяет трубы на джинсовую ткань, ткань на персональный компьютер, компьютер на кирпич и в итоге получит крайне необходимое их фирме, так и не приложив рук ни к трубам, ни к ткани, ни к кирпичу.

Все это хорошо, когда все хорошо, а вот как будет сейчас, когда случилась неприятность? Заглотивший их со всеми потрохами любезный Куров — просто джентльмен. Хотя… Куров — это мысль!

— Что делать? — переспросил Котенев после паузы. — Наложим в штаны и поедем домой стирать бельишко.

— Не дури, Михаил. — Глаза у Лушина покраснели и недобро сузились. — Может, ты нас с потрохами им уже выдал или на хвосте за собой приволок, а? — Его толстые, похожие на сосиски пальцы, шевельнулись, сминая клетчатую скатерть, покрывавшую стол. — Отвечай, чего молчишь?

— Перестань, — взвизгнул Хомчик. — Все слишком серьезно! Хотите передраться?

— Вот именно, — желчно усмехнулся Котенев, — это было бы, как нельзя кстати. Хочу вам еще сообщить, что были не милиционеры.

— Госбезопасность? — охнул Рафаил.

Лушин набычился еще больше и приподнялся из-за стола.

— Сиди, Саша, — небрежно махнул ему рукой Михаил Павлович. — Приходили какие-то уголовники с подделанным ордером на обыск и фальшивыми красными удостоверениями.

Александр Петрович вытер ладонью выступивший на лбу обильный пот и обмяк в кресле.

— Но позволь, откуда же у них удостоверения? — беспокойно завозился Хомчик, прикуривая сигарету. Глубоко затянувшись, он продолжил: — И еще ордер? Они были в форме или в штатском?

— Что ты вцепился в эти удостоверения, — обозлился Лушин. — Сейчас в любой вшивой конторе выдают красные книжечки.

— Черт знает что! — не мог успокоиться Рафаил. — Куда только смотрит настоящая милиция?

— Помолчи, — оборвал его Александр Петрович. — Ты пробовал возмутиться, Михаил?

— Зачем? — скучно спросил Котенев. — Чтобы мне проломили голову в собственной квартире или предъявили калибр?

— У них было оружие? — насторожился Хомчик.

— Я не видел, но мало ли?

— Да, но все-таки, — заторопился Рафаил, — объясни толком, откуда у тебя такая уверенность, что это не оперы?

Лушин и Хомчик напряженно уставились на Котене-ва, ожидая ответа. Тот объяснил:

— Во-первых, они так спешили, что забыли про понятых. А это, как известно, обязательное условие любого обыска. Они нервничали, дергались, явно торопились, опасались, как бы им что-нибудь не помешало. Во-вторых, я знаю, каковы настоящие милицейские удостоверения. А в-третьих, один из них был в милицейской форме и в то же время не в форме.

— Как это? — не понял Александр Петрович.

— Ну, ботинки не форменные, брюки без кантов, рубашка не такая. Я допускаю, что обувь у них жутко плохая, — усмехнулся Михаил Павлович, — поэтому многие носят свою, но брюки и рубашку никто из них не меняет.