— Чего не пьешь? — поднял он на Михаила Павловича глаза.

— Я за рулем, — коротко объяснил тот. — В чем дело, объясните мне, наконец!

— Родственник твой, — принимаясь за вторую порцию шашлыка, начал Григорий, — обещал, что ты мне заплатишь за услугу.

— Какую услугу?

— За то, что передам, как велено.

— Сколько? — Котенев сунул руку в карман. Интересно, насколько развита фантазия у этого голодного и пьющего животного? Сколько он запросит и за какую информацию?

— Hа первый случай меня устроит тысяча, нет, полторы, — быстро поправился Григорий и протянул через стол руку.

Михаил Павлович покорно вложил в нее радужные бумажки:

— Говори!

— Виталик просил напомнить, что он никого не взял с собой, — тихо сказал посланец. — Ты должен его вытащить оттуда или перевести. Велел рассказать, каков там санаторий, однако, стоит ли? Это и так любой знает, что не курорт, а вот насчет его молчания подумай, Михаил Палыч.

— Так, значит? — Настроение у Котенева резко испортилось: сидит за проволокой, щенок, и лает на луну, брешет, кому ни попадя о делах родни, да еще требует помощи, угрожает. Соображал бы, подлец, что язык головы лишать может.

— Спасибо за сообщение, — Михаил Павлович застегнул пиджак, собираясь уйти. — За все уплачено, доедайте и допивайте.

— Это как? — удивился Григорий. — Погоди, еще не все. У меня тоже просьба есть. Приткнуться надо на приличное место, чтобы с деньгой и не горбатиться лишнего. Но с моей биографией не очень-то жалуют в отделах кадров.

— К сожалению, я не располагаю такими возможностями, — встал Котенев. — Всего доброго.

— Постой, — поднялся Григорий. — Тогда ссуди деньжат.

— Сколько?

— Двадцать тысчонок дашь — и разбежимся, — нагло улыбнулся Ворона.

— Обкакаешься от жадности, — почти ласково сказал ему Котенев. — Держи еще за хлопоты — и гуляй!

Он сунул в нагрудный карман рубашки Григория купюру, но тот ловко прихватил его руку:

— Дешевку нашел?

— Послушайте, милейший, — вырвал руку Михаил Павлович.

— Здесь не место и не время. Люди оглядываются. Пошли на улицу.

Григорий с сомнением поглядел на Котенева — чего это вдруг тому приспичило разговоры заводить на улице, уходя от стола с недопитым вином? Или это для него так, мелкие брызги? Привыкли шиковать тут, но сейчас не на такого нарвался! Анашкин своего шанса не упустит — жирный карась бьется на крючке, и не наколоть такого фраера, еще не нюхавшего, почем фунт лиха, все равно что себя не любить.

— Зачем на улице? — набычился Ворона.

— Я же сказал, люди на нас оглядываются, — понизив голос, миролюбиво ответил Михаил Павлович. — Излишнее внимание ни к чему. Пошли, пошли, — и он потянул Григория за собой к выходу.

На крыльце шашлычной Котенев огляделся и, быстро сориентировавшись, завел Ворону за здание харчевни.

— Так, за что я должен платить? — спросил Михаил Павлович.

— Родня твоя за валютку сел? — Анашкин облизнул языком пересохшие губы: жалко оставленной на столе недопитой бутылки портвейна, но выигрыш от разговора мог стать неизмеримо больше.

— Короче, ближе к делу.

— Ты тоже человек, как я вижу, не бедненький… Не боишься, что Виталик разматываться начнет? Помоги ему и помоги мне, чтобы и я язык за зубами держал крепко…

Договорить он не успел — Котенев резко двинул его в солнечное сплетение, а когда согнутый его ударом Ворона сломался пополам, добавил сверху по затылку.

Анашкин рухнул, захлебываясь блевотиной, корчась от жуткой боли и кривя рот в беззвучном крике.

— Забудь навечно мой телефон, — наклонившись к его лицу, прошипел Михаил Павлович. — Еще раз объявишься, прибью!

Выпрямившись, он с размаху пнул ногой еще не до конца оправившегося Григория и, не оглядываясь, пошел прочь…

На остановках автобусов все также толпился народ, взблескивали стеклами двери магазина «Зенит», впуская и выпуская покупателей, бойко торговала мороженица в обшарпанном киоске, клонилось к закату усталое солнце…

Слегка подрагивавшей рукой Котенев отпер дверь машины и тяжело плюхнулся на сиденье — экое несуразное получилось свиданьице. Угрожает еще, вымогатель, шантажист несчастный! И Виталий хорош, нашел, с кем передать приветик, отыскал гнусную блатную рожу, дал телефон, совершенно не соображая, кому и что он доверяет. Настроение было поганым, и всякое желание хоть чем-то помочь бедному Виталику Манакову пропало…

* * *

Вопреки надеждам и ожиданиям Манакова, Ворона позвонил Михаилу Павловичу далеко не сразу по возвращении в Москву. До их встречи в Сокольниках, столь неожиданно закончившейся на задворках шашлычной, произошло еще множество событий.

В Москве из родни у Гришки осталась только тетка — немолодая, прижимистая и пьющая. Она приняла неласково — поджала губы провалившегося беззубого рта и уставилась на племянника сухими маленькими глазками. Поздоровавшись, Григорий выставил на стол купленную по бешеной цене бутылку и, скинув куртку, уселся. Тетка молча собрала закусить, подала стаканчики, вилки, нарезала хлеба. Выпили.

— Жить-то у меня полагаешь? — сложив руки на животе, поинтересовалась женщина.

— Где же еще? — изумился Гришка. — У меня тут площадь.

— А тебя пропишут?

— Пропишут, если ты поперек не станешь. Да и тебе чего одной мыкаться. Небось, персональной пенсии не заслужила?

— Кормилец, — презрительно фыркнула тетка, — живу, как видишь, с голоду не померла. Но ты на мои деньги не зарься, я тебя кормить не собираюсь.

— Ладно тебе, — миролюбиво сказал Анашкин.

Ссориться с теткой раньше времени в его планы не входило: сначала надо прописаться, осмотреться. Да и настроение было шоколадное — воля, Москва, с детства знакомая квартира, в которой, похоже, так ничего и не изменилось за годы его отсутствия. Да и чего бы тут произойти изменениям? Пенсия у тетки пятьдесят восемь рублей, ходит в старье, а надо за квартиру платить, есть, пить, одеваться, обуваться, да и на лекарства, небось, тоже деньги идут.

— Вот пропишусь, на работу устроюсь, — мечтательно протянул племянник.

— Знаю я твои работы, — хмыкнула тетка, наливая себе еще, — опять загремишь в тюрягу.

— Не, больше туда ни ногой, — покрутил начавшей тяжелеть головой Гришка. — Хватит, нахлебался. Картошка в доме есть? Пожарила бы, а то жрать охота…

Вечером, лежа на старом диване, Ворона меланхолично глядел на темнеющее небо за окном и, покуривая, раздумывал над дальнейшим житьем-бытием. Нет сомнений, что милиция знает о его приезде, — из колонии послали сообщение, а бабки-общественницы, видевшие его у подъезда, обязательно сегодня же настучат участковому. Если не явиться к ментам самому, то непременно приползут сюда и начнут нервы мотать — когда приехали. Почему сразу к нам не пришли, не подали заявление на прописочку? Придется пойти и гнуться перед ними. Иначе в столице не пропишешься. И защитить тебя, сироту, некому. Кто захочет заниматься его трудоустройством и пропиской? В лучшем случае девица или лысый дядька в юридической консультации зачитает тебе статью из кодекса и начнет ее мутно толковать, чтобы ты поскорее отвалил. Клиент Анашкин явно не выгодный, стоит только на рожу поглядеть, как сразу ясно — денег тут не выжмешь. Откуда у него деньги? За нанесенный потерпевшему ущерб из заработка в колонии высчитывали, за содержание тоже, а сам заработок курам насмех — что заработаешь на ящиках? В отделах кадров тоже кислые физиономии состроит — путевой специальности нет, да и не с ударной комсомольской стройки прибыл в город Москву гражданин Анашкин.

В общем, куда ни кинь — всюду клин. Правда, есть одна толковая зацепочка — шепнул в зоне надежный корешь адресок, по которому готовы принять и помочь таким, как Гришка: деньжат дадут, к делу пристроят, пособят по возможности, но паспорт все равно надо получать.

Утомленный размышлениями, он незаметно заснул. Утром Григорий попил чаю, умылся, наскоро побрился и потащился в отделение милиции.