— Здесь, — сказала женщина. — Это тот самый камень. Давай присядем. Дальше тебе нельзя.
— Может, не пойдешь? — осторожно спросил мужчина.
— Пойду, — коротко сказала она. — Надо. Кто-то должен.
Через какое-то время она встала, мужчина тоже. Они посмотрели друг на друга и обнялись. Сильно, как в последний раз. Женщина всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и отстранилась.
— Я должна, — объяснила она.
— Я понимаю, — сказал мужчина. — Я буду ждать твоего возвращения.
Женщина кивнула, повернулась и, не оглядываясь, пошла мимо камня, туда, вверх, по каменистой горной тропинке. По ее гордой напряженной спине было видно, что она едва сдерживает слезы. Мужчина смотрел ей вслед, пока она не скрылась в тумане, а потом повернулся и побрел обратно. Он знал, что, возможно, они видели друг друга в последний раз. Не все возвращались с горы. Горбунья сама выбирала, кого принести в жертву.
Женщина шла в сплошном тумане, видно было шага на три, не больше. Было ли ей страшно? Наверное... Но она не позволяла страху проявиться — у нее была цель и твердое намерение, и это был их последний шанс, и ничто не могло помешать ей выполнить задуманное.
Вскоре тропинка стала еще круче, и ей пришлось хвататься за камни, чтобы сделать следующий шаг. На длинных нежных пальцах появилась кровь, но это только придало ей сил. «Я решила, и я сделаю. Я должна!» — говорила себе она и карабкалась дальше.
Вскоре туман начал редеть, и в какой-то момент пропал совсем. Она прошла еще несколько метров, остановилась и оглянулась. У нее захватило дух — такая картина открылась ее взору.
Вверх уходила гора, и казалось, что вершина ее теряется в небе и, может быть, даже шепчется по ночам с луной. Под ногами — белое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца. А над головой — синее-синее небо, и свет, свет, свет...
Женщина встряхнула головой и поспешила дальше. Ей некогда было любоваться — надо было до темноты попасть к Горбунье. До заката...
Тропинка вильнула влево, в заросли колючего кустарника, и женщина, пробираясь сквозь него, изорвала одежду и исцарапала руки, но это все была ерунда — по сравнению с тем, что она надеялась получить. «Все рано или поздно кончается, и эти кусты тоже», — подбадривала она себя. Так оно и вышло: еще пара шагов, и она вырвалась на чистое пространство. И снова замерла: она оказалась на лугу, где паслись овцы и козы, а дальше стоял дом, и еще какие-то строения. И на пороге дома она увидела согбенную фигуру в темных одеждах... «Она! Горбунья... — подумала женщина. — Я пришла». И она двинулась через луг к дому.
— Зачем пожаловала? — оценивающе окидывая ее взглядом, спросила старуха.
— За помощью. Говорят, ты творишь чудеса. Помоги и нам! — попросила женщина.
Видно было, что просить она не привыкла и слова давались ей тяжело.
— Гордая, — проронила старуха. — Ну, говори, гордая, что там у тебя?
— Внучка... Вот фотография. Здесь ей три месяца. А рядом — дочь.
— Ого... Дочь сутулая какая... Что ж ты ее так согнула-то? А внучка... Горб растет?
— Да. Врачи говорят, отложение солей. Потом будет горб.
— Не отложение, а отражение...
— Какое отражение? Чего отражение?
— Не понять тебе пока. Может, потом... Ну а от меня чего хочешь?
— Как чего? Чтобы помогли. Говорят, если совсем надежды нет — только к вам. Вы многим помогли, я знаю.
— Ладно. Чем готова заплатить?
— Всем! Просите все, что хотите. Я знаю, вы деньгами не берете. Но вот золото — я все украшения взяла, все до единого! Возьмите! Здесь и с бриллиантами есть.
— Зачем мне тут твои бриллианты, дуреха? Убери. Не надо.
— Тогда... я готова.
— К чему?
— В жертву. Я знаю, вы приносите жертвы. Я готова — за внучку...
— А-а-а... Готова, значит. Ну-ну... Пойдешь ко мне в услужение. На семь лет. Согласна?
— На семь лет?????
— Ну вот. А говоришь, готова.
— Нет, нет! Я пойду. Только я мало что умею...
— Ничего. Научишься. Пойдем, гордая, покажу тебе сарай, где спать будешь. И на все семь лет — обет молчания. Поняла? Говорить буду я. А ты слушать. Вякнешь что-нибудь — выгоню сразу, имей в виду.
— Я поняла. Я буду молчать.
— Подъем с рассветом. Что делать, скажу.
— А когда внучка выздоровеет?
— Откуда мне знать? Может, и никогда. От тебя зависит.
— Я сделаю все, что вы скажете! Только бы она выздоровела.
— Ну-ну... Идем, гордая. Звать-то тебя как?
— Анна. И внучку — тоже Анна. В мою честь.
...Потянулись однообразные дни. Утром надо было вставать с первыми лучами солнца и идти умываться на луг. Воды для мытья горбунья не давала — ее приносили издалека, из горного источника, — так что по утрам приходилось просто раздеваться и кататься по росе. Все так делали, и Анна тоже. Она уже знала, что не одна живет в услужении у горбуньи. Но разговаривать между собой было запрещено, и каждая жила сама по себе, даже спали в разных местах. Потом завтрак — очень скудный, немного хлеба, немного сыра, козьего молока, похлебка иногда. Пить — только воду. А потом работа, работа и работа. Работы было много. Ее чуть-чуть разбавляли только обед и ужин, а с сумерками уже полагалось спать. Но Анна к этому времени валилась от усталости, и сон у нее получался мертвый, без сновидений.
Первое время Анне было очень трудно. Полная изоляция от мира, ни книг, ни других развлечений — монотонность убивала, работа изматывала, а обет молчания доводил до исступления. Но через какое-то время Анна с удивлением поняла, что молчать ей даже нравится. Столько ненужных, необязательных слов вдруг стало можно не говорить. Столько скучных, но неизбежных встреч отпало... Столько суетных мыслей куда-то ушло! И столько тишины и красоты было вокруг, что в голове вдруг стало так же пусто и просторно, как в небе над головой. Анна с удивлением заметила, что под ногами, в луговой траве, полно разных цветов и мелких насекомых, туман принимает причудливые формы, как будто рисует картины, а камни все имеют свое лицо.
И ритм ее дня стал ей нравиться: вставать с рассветом, ложиться с закатом, купаться в росе оказалось очень полезно: на щеках расцвел нежный акварельный румянец, кожа стала гладкой и перламутровой, а волосы попышнели и заблестели. Теперь по ночам ей снились необыкновенные цветные сны, и каждый раз ей казалось, что во сне в нее вливаются какие-то новые знания.
Она сначала считала дни, а потом бросила — ни к чему. Семь лет — большой срок, но это была ее плата. Если бы для исцеления внучки надо было заплатить больше, она бы заплатила. Тем более что жертва ее оказалась не такой уж страшной — она ведь была настроена на самое худшее.
Однажды, когда Анна остановилась минутку отдохнуть и любовалась причудливыми изгибами тумана, горбунья подошла к ней, помахивая лукошком, и вместо привычных отрывистых команд — куда идти и что делать — вдруг сказала другое:
— Я смотрю, ты уже не держишь спину, как будто кол проглотила?
Анна молчала. Улыбнулась только. Какая спина? О чем это горбунья?
— И в глазах появился огонь. Раньше не было.
Анна молчала. Огонь? Ну, раз так — то пусть.
— Безмятежная ты стала. Спокойная. Так, гордая?
Гордая? О ком это она?
— О тебе, о тебе... Забыла уже? Ну-ка, пойдем. Потолкуем.
Анна двинулась за горбуньей. Та привела ее к зарослям орешника — тут, на горе, рос орешник, как странно... Хотя что такое «странно» в этом странном месте? Анна уже не знала...
— Давай пособираем орехи и заодно поговорим. Не разучилась еще?
— Не знаю, — с трудом разомкнула губы Анна.
Слова выговаривались как-то странно, словно были чужими. И даже лишними.
— Как тебе здесь? Не скучаешь по дому?
— Не знаю, — подумав, честно сказала Анна. Она и правда уже не знала: где она, что с ней, что ждет ее впереди. Просто не думала об этом.
— Пожалуй, ты готова. Теперь мы можем поговорить. Спрашивай!
— О чем? — слегка наморщила лоб Анна.
— А зачем ты пришла? Неужто и это не помнишь?
