Ершова будто окатило ушатом ледяной воды. Неужели брак? Не может быть, ведь он внимательно все рассмотрел, особое внимание уделив как раз правому краю…

Внутренний голос не преминул напомнить о количестве выпитого за день виски, и Ершов стыдливо опустил глаза. Не забыв, впрочем, сделать глоток из зажатой в руке бутылки. Он уже давно преодолел тот рубеж, после которого главным критерием являются не качество и вкус, а наличие или отсутствие дозатора. Из горла все-таки удобней. К чему использовать рюмки, создавая видимость приличия? А главное, перед кем? К сорока годам Ершов так и не обзавелся семьей и теперь полагал, что это вряд ли когда-нибудь произойдет. Крепкие напитки помогали на время забыть, что в этой жизни у него есть лишь он сам (пусть и с одной рукой) да купленные им картины.

Пристрастие к живописи появилось у него вскоре после аварии. Вышло так, что Ершов все же прислушался к одному из советов. Прислушался главным образом потому, что в нем одновременно имелось рациональное зерно и отсутствовала тупая жалость.

– Найди себе новое увлечение, – сказал ему однажды коллега-редактор. – Если не научишься отвлекаться, сам не заметишь, как прогрызешь мыслями собственный мозг…

Покинув больничные стены, Ершов в полной мере осознал правоту этих слов. Просиживая день за днем в пустой квартире, он чувствовал себя песочными часами, из которых высыпали весь песок. В душе будто пробили гигантскую дыру. Такую, что и самой души почти не осталось. Он понимал, что либо залатает эту дыру, либо шагнет с крыши собственного дома навстречу неизвестности.

И тогда Ершов решил собирать картины. Искусством он интересовался еще с молодых лет, хотя экспертом себя не считал. В старших классах молодой и дерзкий Виталий Ершов даже пытался что-то рисовать, грезя о карьере художника, наполненной страстями и соблазнами, вином и женщинами, и бесконечным вдохновением… Увы, отсутствие таланта быстро стало очевидным. К слову, способность трезво смотреть на вещи была у Ершова уже тогда. С тех пор он, бывало, почитывал книги по истории искусств, смотрел тематические видео в интернете, иногда посещал выставки, стараясь не забрасывать старое увлечение.

Насупленный, он вышел из комнаты и вскоре вернулся с лупой в руке. Подошел к картине вплотную и принялся рассматривать неизвестно откуда взявшуюся черточку через увеличительно стекло. Ничего нового не узнал – черная линия оставалась всего-навсего черной линией. Неожиданный дефект подпортил радость от покупки столь необычного произведения.

Тогда Ершов решил подробно изучить все остальные элементы на картине, раз уж лупа все равно была у него в руке. Он внимательно и подолгу разглядывал каждое из лиц, затем перешел к общей панораме ярмарки. И тут его ждал сюрприз.

Наведя лупу на предмет в нижнем левом углу, который он изначально принял за небольшую веточку, Ершов увидел, что никакая это не веточка, а крошечная надпись. Буквы были настолько мелкие, что разобрать их даже с помощью многократного увеличения получалось с большим трудом.

И все же ему удалось прочитать три коротких слова: «Он видит тебя».

Ершов отложил лупу и сделал жадный глоток. Дождался, пока обжигающая волна миновала горло и спустилась по пищеводу, после чего вновь взялся за лупу. Таинственная фраза никуда не делась.

Он припомнил отсутствующее на полотне название. Может, это оно и есть?

Если и так, название показалось Ершову до неприличия странным. Да еще и написано настолько мелким почерком, словно художник не хотел, чтобы его послание кто-нибудь разобрал. Но тогда зачем вообще его оставлять?

Впрочем, художники сплошь эксцентричные ребята, что с них взять…

Воодушевившись, Ершов снова принялся водить лупой по картине, тщательно вглядываясь в каждый мазок, каждый штрих. Дольше всего он рассматривал черточку вдоль правого края. Однако других надписей так и не обнаружил.

Ершов отметил это еще парой глотков односолодового.

Когда он вновь опустил взгляд, ему показалось, что пресловутая линия стала чуть шире.

***

Взявшись собирать собственную коллекцию, Ершов сразу определили для себя два основных принципа.

Первое – произведение должно быть подлинным. Репродукций он на дух не переносил, считая их «ксерокопиями». Ему хотелось обладать только подлинными картинами, теми, которые художник создавал с нуля, имея в голове лишь Идею. Именно так – Идею, с большой буквы. Данное правило значительно сузило количество работ, что были ему по карману, в результате чего стены его двухкомнатной квартиры украшали картины в основном малоизвестных или вовсе не известных широкой публике авторов.

Вторым принципом являлся сюжет. Ершов покупал исключительно те произведения, что отличались необычным содержанием, непривычной перспективой либо же диковинной техникой исполнения. Он тихо ненавидел типичные натюрморты и пейзажи, а современный абстракционизм и вовсе приводил его в бешенство. Талант художника при этом не играл для него большой роли. На стенах своего дома он желал видеть лишь те полотна, что казались интересными лично ему. Те, что заключали в себе «изюминку» и цепляли, словно крючком, его душу.

Сам Ершов предпочитал называть это «занозой». Ею он обозначал картины, что продолжали раз за разом возникать перед его мысленным взором еще долгое время после того, как он впервые их видел. Это могло быть как произведение целиком, так и отдельный, даже незначительный, элемент. Именно эту занозу Ершов и считал тем самым изначальным искусством, незримой энергией, которую передавал через картину художник и что впоследствии трансформировалась в чистые эмоции у зрителя.

***

Следующим утром он проснулся, по обыкновению, рано. Первым делом сварил себе крепкого черного кофе, добавив туда немалую дозу виски, после чего решил еще раз взглянуть на вчерашнее приобретение. Неторопливо пройдя в гостиную, Ершов сначала оглядел полотно, с необычного ракурса изображавшее петербургский двор-колодец и квадрат хмурого неба над ним. Его он купил несколько недель назад. Затем перешел к висевшей рядом картине под названием «Ведьма». На ней разъяренные крестьяне с вилами и факелами атаковали зловещего вида избушку с соломенной крышей, где предположительно обитала ведьма. И лишь потом, чувствуя себя в достаточной мере готовым, Ершов остановился перед «Ярмаркой», как он про себя окрестил новинку.

Оказалось, черточка не привиделась ему вчера с пьяных глаз. Более того, теперь она казалась уже не черточкой, а вполне внушительной линией. Ершов не представлял, как мог не заметить ее при первом осмотре.

Вздохнув, он отхлебнул кофе и вернулся к нарисованным на картине людям. Взирал поочередно на каждое из многочисленных лиц и размышлял о том, каким характером, профессией и статусом в обществе мог обладать тот или иной персонаж. Поймав себя на нехарактерных абсурдных мыслях, Ершов встряхнулся. А когда снова посмотрел на картину, то едва не вскрикнул.

Правый край изменился. Черная линия расширилась еще больше, но испугало Ершова не это. Там, где оканчивался ее нижний край, он разглядел контуры чего-то нового. Далеко не сразу он догадался, что видит два человеческих пальца.

Мизинец и безымянный палец отчетливо проступали на самом краю полотна, так, словно находились на нем всегда. Но ведь Ершов помнил, что никаких пальцев там не было! Проглядеть маленькую черточку – еще куда ни шло, но не заметить целых два пальца он никак не мог.

Оставив чашку с недопитым кофе на столе, Ершов пулей метнулся за лупой. Тщательный осмотр не выявил ничего из ряда вон. Обнаружилось, что пальцев на самом деле не два, а почти три – у среза проглядывал, помимо мизинца и безымянного, еще и краешек среднего, который большей частью оставался «за кадром». Создавалось впечатление, что художнику не хватило места, чтобы изобразить всю кисть целиком. Пальцы казались обычными, разве что кожа отливала неестественной бледностью, словно кисть была сделана из фарфора. Цветом она напомнила Ершову собственный протез, которым он иногда пользовался, выходя в люди.