— А после? Когда освободились?

— А когда освободились — впереди ещё был трудный путь домой.

— Вы меня почти убедили, что это было лишь случайной интрижкой. А те «сексуальные эксперименты», которым вас подвергали… Как это происходило?

— В специальной комнате. С огромной кроватью.

— То есть вас прямо-таки вынуждали спать с ними? Чисто механическое действие?

— Нет, чисто-механическое действие не получилось бы. Для высокого уровня сенситивности у ребёнка требуется изображать эмоции, делать всё по-настоящему.

— То есть вы совершали насилие?

— Ни разу. Скорее, некоторые из них совершали насилие надо мной нецелованным.

Взгляд снова стал игривым.

— Это каким образом? Прямо-таки бросали на кровать, и…

— Ну, не обязательно на кровать, технически это часто происходило стоя.

Нинель Кирилловна нахмурила бровки.

— Это как? Не очень себе представляю.

— Это показывать надо, — вздохнул я.

Она зарделась и отхлебнула остатки кофе. Я подумал, что раз мы коснулись темы секса — разговор даже стоит немного усугубить, но меня прервал телефонный звонок. Звонила мать, я сбросил, сказал:

— Так, на чём мы остановились…

Но зазвонили снова, и я поднял трубку.

— Что-то срочное? Я очень, очень занят.

— Срочное! Это кошмар! Заявился! Отец!

— Что⁈ Папа приехал?

Я едва не вскочил со стула.

— Да нет же, Даря, что за глупости! Отец Сида вернулся! С отсидки!

— О. И что теперь? Зачем ты мне звонишь?

— Я его тут… На своём участке! Я не потерплю его тут. Забирай его, отдам по рыночной, ещё квоту, возможно…

— Ма, пожалуйста, «пусть твои люди свяжутся с моими людьми». Напиши Сиду, обрисуй ситуацию, пусть он займётся бумагами. Он камердинер — или чего? Я вернусь из командировки через несколько дней и всё подпишу.

— Нет, Даря, ты не понял, надо сейчас же…

— Мам, прости, не могу, — я очень не люблю бросать трубки, но всё же бросил.

Нинель Кирилловна крутила прядку волос вокруг пальца.

— Какой вы важный, Эльдар Матвеевич… Всё равно, я не очень понимаю, что вам от меня нужно? Зачем всё это? Вокруг полно других красивых девушек… Гораздо более красивых… А я набрала четыре килограмма за весну!

— Какой кошмар! Четыре килограмма!

— Да! Правда, моя репетитор по сенситивике сказала, что в моём случае это идёт на пользу, мол… когда… в общем… грудь дамы несколько больше, то и эффект от внушения становится сильнее.

— Он становится прямо-таки чудовищным. И безо всякой сенситивики.

Я слегка опустил взгляд.

— Почему мальчикам так нравится женская грудь? Это la compensation нехватки материнской любви, как пишут психологи? Вы весь вечер её прямо-таки пожираете… Мне даже страшно. Что в этом приятного? И что приятного в том… чтобы её трогать?

— А вы сами пробовали трогать женскую грудь?

— Ну… только свою.

— Значит, должны понимать. Это обоюдный процесс, приятный не только сильному полу. Часто мужчине кажется, что своим воздействием на женскую грудь — скажем, руками, пальцами, ладонями, губами, языком — он может доставить девушке некоторое удовольствие. Конечно, не все это умеют. Некоторые зачем-то больно кусают за сосок, думая, что сделают приятнее. Это нехорошо, плохо, нельзя так делать.

Я погрозил пальцем — вскользь подумав, что подобный жест в своих лекциях на корабле делал покойный Дробышевский. По щекам Нинель Кирилловны снова разлился румянец.

— А вы — умеете? Те… жертвы эксперимента не жаловались?

Нинель сняла очки, достала тряпочку, протёрла их и близоруко посмотрела на меня. Без очков она становилась совсем юной и беззащитной, какой-то необычайно трогательной и ещё более нежной.

Я был снова вынужден бороться с диким коктейлем из гормонов в груди, но мой короткий монолог вышел вполне убедительным.

— Скажем так — практики, чтобы правильно ласкать за грудь и научиться делать девушке приятное, у меня в бункере было более чем предостаточно. Делать всё нежно, уверенно и понимая желания партнёра. И удовлетворяя своё желание, конечно, тоже. Даже несмотря на то, что всё это затем перемежалось с пытками, экспериментами, психологическим давлением и мыслями о том, что нас вскоре прикончат.

Разумеется, трёхнедельный марафон был куда менее серьёзной школой, нежели несколько сотен браков в предыдущих жизнях, но прозвучало более-менее убедительно.

— Одна моя однокурсница… Марфа… говорила, что первый мужчина в жизни девушки должен быть обязательно опытнее её. И ещё много чего на эту тему.

— Позвольте спросить по поводу вот этой вот Марфы — какого она сословия?

— Купеческая дщерь. А разве это имеет значение?

— О, купеческая. Дщерь. Понятно, продолжайте, Нинель Кирилловна.

— Звучит как полная чушь и безумие. Я-то приучала себя совсем к другому! К любви до гроба! Наверное, примерно такое же безумие, как согласиться пить с вами кофе и беседовать на интимные темы после всего, что произошло…

— В чём именно безумие? И как опытный мужчина противоречит любви до гроба?

Ответ я уже знал. Во всех мирах, в которых религия перестала играть главную роль, где традиционная семья затрещала под гнётом культуры потребления и новых развлечений, где по странам прокатился каток второго демографического перехода — очень редко первая любовь становилась последней. По крайней мере, в городах.

Ох, как же иногда бывают вредны для юных дев подобные «мудрые» советы подруг. Неважно, кто эта подруга — купчика, дворянка, крепостная крестьянка, или председательница районного обкома Комсомола из соседней Ветви Реальности.

Расстраивало ли меня это? Я столько сотен раз терял любимых женщин, причём тех, с кем прожил десятилетия — что страх потерять ещё одну был не так велик. А вот желание завладеть…

Нинель Кирилловна подтвердила мои догадки.

— Опытный — не противоречит. А вот первый…

— В любом случае — мне кажется, я неплохо сгодился бы для этой роли, — сказал я и изобразил смущение, спрятавшись за кофейной кружкой.

Я ждал бурю возмущения, либо язвительную реплику, либо твёрдое и холодное «нет».

Ничего из этого не последовало. В ответ было молчание и потупившийся взгляд. А молчание — знак согласия.

Примерно в это время пришёл ещё один звонок — звонила Алла. Телефон после звонка матери лежал на столе, и я быстро сбросил звонок. Вот кого-кого, а её мне сейчас меньше всего хотелось бы светить, как собеседника. Голос в трубке могли услышать, а уходить от столика и разговаривать стало бы ещё более подозрительным.

Не люблю многоэтажную ложь, но объяснять, что «любовниц» на работе за недолгую карьеру случилось целых две — значит, ещё сильнее усугублять недоверие.

— «Алла», значит? — спросила Нинель Кирилловна. — И кто же она?

— Коллега, вероятно, звонит напомнить, что у меня через час с небольшим встреча с одним высокопоставленным чиновником.

В глазах мелькнул азартный огонёк, от которого у меня по спине пробежал холодок.

Нет, подумал я. Только не очередная проверка на прочность — тем более такая. Это чересчур.

Ведь я же буду вынужден принять её. Я понимал, что назначать свидание так близко к деловой встрече — это огромный риск, но ещё в меньшей степени я предвидел, что это сработает как спусковой крючок.

«Нет, почему именно сейчас. Встреча очень важна, я не лучшей физической форме, почему именно…»

Или же во мне снова заговорил застенчивый юноша, чьё тело я захватил, убегающей от одного из самых важных событий своей молодости? Или же я просто — стыдно признаться — я испугался, что всё пройдёт не так, как хотелось бы?

— Проводите меня до кампуса, Эльдар Матвеевич, — уверенно заявила она и подхватила зонтик.

Уверенность в голосе была напускной. Она прятала взгляд, еле прятала застенчивую улыбку — словом, делала всё, что делает в подобных ситуациях девушка, принявшая непростое и очень волнительное решение.

Решение потерять невинность.

А значит, что скромный юноша, всё ещё сидящий внутри меня, не проиграл — он в одном шаге от победы. И я, как добропорядочный арендатор его тела, не мог упустить шанс совершить эту самую важную в его жизни победу. Делать было нечего — оставалось бросить всё, заплатить официанту и бросился навстречу своей судьбе.