— Ты прав, Поганец, — с чувством произнес я. — Надо было тебя схарчить!…

— А… э… При чем тут это?… — растерянно пропищал маленький нахал.

— А… э… При том! — передразнил я его.

— Господин Поганец, конечно, весьма эмоционален, но в общем-то он прав… — проговорил Гварда, коротко взглянув на меня. — И разве в тех местах, откуда ты родом, все люди не делятся на тех, кому что-то нужно от тебя, и тех, от кого что-то нужно тебе?… Разве у тебя на родине люди думают прежде всего не о своем благополучии, хотя бы и ценой… неблагополучия других?… Разве ты пришел из страны, где все счастливы настолько, что готовы отдать соседу, просто чужому человеку свое достояние, свое имущество?… Разве твои соотечественники не знают зависти и ненависти, воровства и хамства, подлости и предательства… убийства?

В этот момент мы выехали на дорогу, на широкий, наезженный, побитый колесами тракт и несколько минут ехали молча. А затем я ответил Гварде, ответил так же серьезно, как тот спросил:

— Ты прав, умный синсин, человеку свойственны зависть и подлость, лень и хамство, он вороват и способен предать… Но разве можно с этим мириться?… Разве можно не бороться с этим?… Разве не надо это давить… прежде всего в себе?… Знаешь, у меня на родине довольно давно жил один замечательный… рассказчик… Так вот, на закате своей жизни он сказал, что человек всю свою жизнь должен по капле выдавливать из себя раба!…

— Смешно!… — раздался за моей спиной писклявый голос. — Если человек попал в рабство, то как же он может это выдавить из себя?!

— Смешно… — медленно повторил я. — Если бы человек становился только рабом другого человека, это было бы полбеды, а вот когда он становится рабом своей страсти!… Тогда его хозяин — алчность или злоба, честолюбие или сладострастие, стремление к власти или гордыня. Тогда он становится способен воровать, предавать, убивать, давить любого, кто попадется на пути удовлетворения его страсти!… Вот о каком рабстве говорил мой соотечественник.

— Интересно у тебя получается!… — пискляво воскликнул за моей спиной Поганец, но в его писке как-то поубавилось напористости, уверенности в своей правоте. — Либо ты будешь рабом своей страсти и станешь давить других, либо ты будешь… давить сам себя, выдавливая из себя… раба! А окружающие будут тебе в этом активно помогать… в смысле — помогать давить!…

С секунду он помолчал, а затем выдал резюме:

— Нет, второй путь мне как-то очень не нравится!!!

— Не нравится?… А ты попробуй!…

Я пришпорил свою лошадь, и мы перешли на быструю, хотя и довольно тряскую рысь. Таким образом разговор наш прекратился сам собой, и последнее слово осталось за мной. Часа через три впереди показались крепостные стены, а еще через час мы уже въезжали в столицу Поднебесной, славный город Пакит.