И действительно, волшебник, засевший в знаменитом ресторане, являл собой весьма любопытное зрелище. Возраст у него был примерно тот же, что и у джентльмена с эспаньолкой, однако ни манеру его, ни внешность назвать респектабельной нельзя было при всем желании: тут имелись огромные, стремящиеся к затылку светло-рыжие залысины, которые льстецы обычно зовут сократовским лбом, крупный нос, небольшие вислые усы и треугольная бородка. От неторопливого поклонника гимнастических упражнений отличался он живостью, почти юркостью в движениях, и быстрой сменой физиономий на лице.
Этот ресторанный проте́й[3] стучал теперь кулаком в стекло, добиваясь внимания, и, перехватив взгляд гуляющего джентльмена, стал тыкать указательным пальцем сначала в него, потом в себя, после чего взялся производить ладонью особенные загребательные движения, которые ясно давали понять, что он приглашает господина в шапокляке внутрь и, может быть, даже угостит его обедом – во что, впрочем, верилось мало, особенно если повнимательнее вглядеться в его живые лукавые глаза. Очевидно, тот, кого он звал, тоже не очень-то верил в такую перспективу, потому что поморщился, однако после короткого размышления все-таки нырнул в полукруглый вход заведения.
Тут стоит заметить, что «Симпсонс» был притчей во языцех даже в Лондоне, богатом на рестораны. Уже с середины девятнадцатого века стал он знаменит как приют шахматистов, причем не только любителей, но и профессионалов. Его посещали все сколько-нибудь значительные игроки того времени, от гениального американца Пола Морфи до непримиримых соперников чемпионов мира Вильгельма Стейница и Эммануила Ласкера. Поговаривали, что блистательный маэстро и претендент на мировое первенство Иоганн Цукерторт даже умер в этом ресторане от инсульта, когда играл легкую партию с каким-то шахматным меценатом. Впрочем, в последние годы древней игре здесь уже не придавали былого значения, шахматные столики убрали прочь, и публика сюда приходила в основном ради замечательных мясных блюд.
Судя по тому, как озирался по сторонам человек с эспаньолкой, он не был ни шахматистом, ни гурманом и представление о «Симпсонсе» имел самое поверхностное. Тем не менее уже спустя минуту, сопровождаемый необычайно представительным метрдотелем, он подошел к столику, за которым сидел лысый волшебник.
– Что же это вы, батенька, идете мимо и совершенно не замечаете товарищей по партии? – воскликнул волшебник по-русски, слегка картавя при этом. – Скверно, мой милый Никитич, я бы сказал, совсем нехорошо!
– Вы с ума сошли, – сердито отвечал загадочный Никитич, жестом отпуская метрдотеля и садясь за столик напротив собеседника. – С какой стати вы во всеуслышание используете конспиративные клички? Вы не думаете, что это опасно? А если я начну звать вас Старик, или Базиль, или, например, Ленин, как вам это покажется?
– Хоть эсером назовите, только в кутузку не сажайте, – находчиво отвечал лысый Ленин, среди революционеров Российской империи известный как глава фракции большевиков. – Во-первых, уверяю вас, в этом ресторане нет ни одного русского, так что нас все равно никто не поймет. Во-вторых, здесь гораздо безопаснее звать вас Никитич, а не Леонид Борисович Красин. И в-третьих…
– В-третьих, вам не приходило в голову, что сюда могли добраться агенты охранки? – перебил его Красин-Никитич.
Ленин улыбнулся и заметил, что агентам охранки тут совершенно нечего делать. Даже большинство эсдеков[4] не подозревает, что в Лондоне в эти дни проходит Третий съезд Российской социал-демократической рабочей партии, что уж говорить об охранном отделении? Предыдущий, второй съезд действительно наделал много шуму, а нынешний проходит совершенно келейно, почти интимно. Нет-нет, нынче в Туманном Альбионе они могут чувствовать себя совершенно спокойно, здесь архибезопасное для революционеров место.
Красин в ответ пробурчал, что это Ленин может чувствовать себя спокойно: когда кончится съезд, он отправится обратно в Швейцарию. А вот он, Красин, вернется в Россию, где его наверняка спросят товарищи по партии, почему в съезде участвовали только представители от большевиков и чем провинились члены других фракций?[5]
– Если вас спросят об этом, в чем лично я сильно сомневаюсь, отвечайте, что они виноваты в том, что революционную борьбу подменяют бабьей болтовней, – отвечал Ленин, и глаза его из веселых сделались неприятными и даже жесткими.
Красин глядел на него все так же хмуро: некоторые полагают, будто болтовней занимаются как раз эмигранты-литераторы вроде самого Ленина. Именно они, эмигранты, оторвались от российской почвы и изобретают фантастические прожекты, в то время как революционное подполье в России платит за их фантазии кровью и жизнями борцов с монархией.
– А вот тут вы, милый мой, кардинально ошибаетесь! – воскликнул Ленин. – Это, скажу я вам, архиглупая позиция. Поверьте, батенька, некоторые вещи можно отчетливо увидеть только на расстоянии.
Красин поморщился: перестаньте звать меня батенькой, это пошло.
– Ну, батенька – не маменька, это бы действительно было обидно, – засмеялся главный большевик. – А вообще не вам бы обижаться следовало, а мне. Это же вы предлагаете снюхаться с меньшевиками, которые по сути своей ренегаты и предатели… Это с вашей подачи, дорогой Никитич, съезд исключил из ЦК всех большевиков, живущих за границей. Вы бы и меня исключили, вот только руки коротки… А впрочем, вы, может быть, проголодались? Здесь подают отличные бифштексы, попробуйте – не пожалеете. Особенно рекомендую непрожаренные, с кровью.
Красин взглянул в меню и сухо отвечал, что ему теперь эти бифштексы не по карману. После того как Савва Морозов выгнал его со своей мануфактуры, денег у него в обрез.
– Не то плохо, что он вас выгнал, – усмехнулся Ленин, – плохо, что перестал финансировать партию. Некоторые считают, что у вас семь пядей во лбу. Так вот объясните, любезнейший, как это вы с вашим умом упустили такого толстосума? Это все из-за того, что он с Андреевой порвал? Может быть, ему другую актрису найти, помоложе и поинтереснее?
Красин отвечал, что актриса Андреева, она же товарищ Феномен, тут совершенно ни при чем. От партии Морозова отвадила вовсе не она, а Кровавое воскресенье[6] и последовавшие за ним события, в том числе восстание рабочих на его собственной Никольской мануфактуре. Рабочих расстреляла полиция, а Морозов почему-то винит во всем большевиков.
– Он выразился совершенно ясно: «На кровь денег не дам!» – подытожил свою речь Красин.
Ленин нехорошо прищурился – подумайте, какой чистоплюй, на кровь он денег не даст. А то, что он и ему подобные эксплуататоры столетиями кровь из народа сосут, он в расчет не берет?
– Идиот ваш Морозов, – заявил Ленин решительно. – Кисляй, мямля и сукин сын! Надо быть полным и окончательным подлецом, чтобы не понимать, что революции в белых перчатках не делаются. Да за такое в морду надо давать! Вот мы сейчас на съезде принимаем программу вооруженного восстания. Как, по-вашему, можно реализовать ее без крови? Зарядить пистолеты холостыми патронами или, я извиняюсь, какашками меньшевиков? Вы, батенька, меня знаете, я и сам против насилия. Но если уж придется стрелять, то стрелять надо не раздумывая. И кстати сказать, от Андреевой я такой гадости не ждал. Всё ее шашни с Горьким. Нет, Алексей Максимович – человек полезный, но теленок и фантазер. Совершенно ясно, что разговоры Саввы про кровь – это болтовня. На самом деле Морозов обиделся, что ему рога наставили. Не знаю, был ли у вас у самого такой опыт, но знающие люди говорят, что это крайне неприятно.
Однако Красин был уверен, что никакие рога тут ни при чем. Более того, в январе, когда Горький попал в тюрьму, а Андреева лежала больная, Морозов явился к ней и сам отдал страховой полис на предъявителя.
