– Что, рады меня видеть, дорогая Ирина Андреевна? А я вам дело приготовил, ясное, как майский денек.

Ирина усмехнулась. С этой фразы в ее жизни никогда не начиналось ничего хорошего, а только одна сплошная нервотрепка.

– За это вы меня точно не упрекнете, – продолжал Павел Михайлович, правильно истолковав ее молчание, – совсем наоборот, благодаря этому процессу вы, Ирочка, поймете, что труд наш скорбный состоит не только в том, чтоб наказывать да склоки разбирать. Порой судья сподобится просто облегчить человеческое горе.

– Да?

– Да, Ирочка. Дело самое простое, я вам железно гарантирую, что голову над ним ломать не придется, но сугубо деликатное. Такое деликатное, что справитесь только вы, с вашим женским тактом.

– Боюсь подумать, какого свойства дело это может быть.

– Всего лишь надо признать умершим без вести отсутствующего. Сроки там давно выбраны, доказательства собраны… На полчаса работы.

Ирина зябко повела плечами:

– Там что, ребенок?

– Ну что вы, Ирочка! Я, конечно, человек скверный, но не до такой степени, чтобы поручать подобные дела женщине в интересном положении.

– А деликатность тогда зачем? Если сроки вышли, то горе родственников потеряло остроту, наверняка они человека уже десять раз мысленно похоронили. Кто там у них пропал, алкоголик или дементная бабушка?

– Не угадали. Вполне себе положительная женщина, супруга секретаря партийной организации нашего университета Чернова. Вы же у нас девушка молодая, наверняка застали его, будучи студенткой? И про исчезновение жены, думаю, не могли не знать.

Ирина еле нашла в себе силы произнести: «В общих чертах».

Павел Михайлович говорил, какой хороший человек Чернов, как много помогал другим хорошим людям, как мужественно переносит свалившееся на него несчастье, поэтому надо поберечь его психику на суде, а тем временем мир вокруг Ирины стремительно тускнел и терял краски.

Закрыв за председателем суда дверь, она подошла к окну, глотнула еще минералки и прижалась лбом к холодному стеклу. Господи, ну почему, как только ты почувствуешь себя счастливой и хорошей женщиной, жизнь немедленно дает тебе пощечину?

Олеся давно не хотела просыпаться по утрам, но сегодня ночью умереть во сне была особенно не против. Все что угодно, лишь бы не идти в суд.

Она и на работу ходила как на каторгу, но там унижение стало уже привычным, как в песенке «если вы утонете и ко дну прилипнете, то немножко полежите, а потом привыкнете».

А теперь ее решили выдернуть из ила, чтобы ударить о новое дно…

Самое грустное или самое смешное, как посмотреть, в том, что еще полгода назад достаточно было сказать: «Ой, нет, это для меня слишком сложно» – и никто бы ее ни в какой суд не потащил. Еще бы и прощения попросили, что потревожили, а теперь… Теперь те же люди, что прежде заискивали перед ней, отдают суровые приказы, и попробуй не подчинись.

Она пыталась отнекиваться, просила отправить в суд кого-нибудь другого, но завуч была непреклонна. «Это ваш гражданский долг, Олеся Михайловна», – отчеканила, будто с трибуны. Не надеясь уже на успех, Олеся промямлила, что ее некем заменить и дети останутся без уроков ритмики, на что завуч разразилась своим фирменным смехом, звучавшим так, будто сотню консервных банок бросили в мусорный бак. «За это не беспокойтесь, – веско произнесла она, – ритмика предмет не обязательный. Настолько не обязательный, что я без проблем уберу ее из учебного плана и сокращу вашу ставку. Надеюсь, вы меня поняли, Олеся Михайловна!»

Когда-то в прежней жизни прежняя Олеся смеялась над подобными угрозами. Один звонок, и завуч раз и навсегда уяснила бы себе ключевое место ритмики в среднем образовании. Или наоборот, Олеся принесла бы в учительскую тортик и пару бутылок шампанского, нежно простилась с любимым коллективом и наслаждалась бы всеми привилегиями человека, уволенного по сокращению.

Все изменилось в один день, как в сказке. В очень грустной и злой сказке.

За эти полгода Олеся привыкла к боли и к одиночеству. Научилась не обращать внимания на шепоток за спиной и убеждать себя, что случайно подслушанные слова «вот и наша барыня дерьма поест» сказаны не про нее и не с тонким расчетом, чтобы обязательно достичь ее ушей.

Перенесла сочувствие подруг, в котором была только радость, что это происходит не с ними, и то, что ни одна из них не сдержала пламенную клятву быть рядом и поддерживать, тоже приняла.

Даже предательство детей простила. Олеся так надеялась, что сын с дочкой объявят отцу бойкот, и угроза потерять детей заставит его остаться в семье, но не случилось.

Дети заняли не по годам мудрую позицию «мы любим и папу и маму независимо от того, вместе они или нет». Зачем только она их воспитала в такой широте взглядов…

Что ж, они оба взрослые, живут отдельно, могут себе позволить думать о своем душевном комфорте, а не о горькой доле матери.

Казалось ей, что за последние полгода все сорта дерьма она уже испробовала, но нет, жизнь, кажется, на этот счет неистощима. Припасла для нее новое блюдо.

За двадцать пять лет ей впервые придется, знакомясь с людьми, представляться не женой офицера, а разведенной учительницей. Господи, какой позор…

Жена офицера – это солидная, уважаемая роль, даже если тебе восемнадцать, а муж твой младший лейтенант. Мужчины тебе симпатизируют, что выбрала судьбу боевой подруги, женщины завидуют. Пусть у тебя за спиной только балетное училище и никаких перспектив из-за плохих природных данных, но раз ты замужем, то точно уже не пустое место. А когда муж стремительно растет в звании и должности, то ты разделяешь с ним уважение и почет, ибо, кто знает, добился бы он таких успехов без поддержки супруги.

К жене генерала прислушиваются, а к разведенке совсем другое отношение. И в суде ведь не получится обойти этот момент, нельзя будет на вопрос о семейном положении обтекаемо вздохнуть «ах, его больше нет» в надежде, что ее примут за вдову. Вдовой быть не стыдно, и вообще легче, ведь когда человек умирает, он оставляет тебе ваше общее прошлое, а когда уходит, забирает его с собой.

Только в суде на слово не верят, там придется показать паспорт с позорным штампом, и вообще карьера бывшего мужа, и так блестящая, с перестройкой рванула в небеса, как ракета, он часто мелькает по телевизору, недавно дал интервью «Огоньку». Для покойников такая прыть – большая редкость.

Ничего не поделаешь, придется сказать правду и получить в лицо ушат презрения. Кто это к нам тут явился с помойки жизни, ухмыльнутся про себя новые знакомые. Всем известно, что военные никогда не разводятся, и раз уж генерал Носов решился на такой отчаянный шаг, значит, жена у него запредельная дура, неряха и истеричка, с которой невозможно жить. Отсюда последует логичный вывод, что она недостойна заседать в суде и выносить приговоры, раз не сумела сохранить семью, в итоге ее прогонят, и вернется ритмичка Олеся Михайловна в школу с очередным клеймом неполноценной женщины и человека.

Что ж, если нельзя быть, надо хотя бы выглядеть. Олеся открыла шкаф, осторожно придерживая левую створку. Муж все обещал прикрутить расшатавшееся крепление, но вместо этого ушел к другой.

Свободной рукой перебирая плечики с одеждой, Олеся вдруг сообразила, что теперь в гардеробе стало слишком много свободного места. Решительно сдвинув вешалки на одну сторону, она закрыла проблемную створку на маленькие задвижки вверху и внизу. Очень хорошо. Половины пространства ей хватит, зато можно не бояться получить дверью по голове.

Дурацкая привычка готовить одежду с вечера, но за двадцать пять лет крепко въелась, не искоренишь. Когда хочешь, чтобы муж и дети безупречно выглядели, нельзя собирать их в утренней спешке. Ведь форма, что военная, что школьная, требует тщательного отпаривания, чтобы о стрелки брюк порезаться можно, и дочкино платье должно быть без единой складочки. Проверить, что в наличии свежие сорочки со всеми пуговицами, чистые носки без дырок, колготки без спущенных петель, капроновые ленты намочены и намотаны на бутылку из-под вина, чтобы за ночь разгладились… Воротничок и манжеты на дочкином форменном платье при необходимости свежие подшить, ну и запас чистого белья проверить на всякий случай. Минут сорок приходилось этому каждый вечер посвящать, зато было чем заняться. Другие мамаши глаза закатывали, мол, балуешь дочку, что из нее вырастет, белоручка, неумеха, мы-то своих приучили к домашней работе, наши дочки в первом классе уже сами себе трусы стирают, а твоя что?