Приемная Ричарда Ховарда, хозяина издательского дома «Ховард и сын», оказалась безнадежно пуста. За большим рабочим столом стоял стул, а секретаря не было. Я тоже стояла. В помятом дорожном платье, с саквояжем в одной руке и с букетом в коричневой бумаге – в другой. И решительно планировала покончить с опекуном!

В смысле, расстаться с ним.

Ой!

Потребовать отказаться от меня…

Попросить!

Ну, вы поняли.

Опекунство надо мной Ричарду Ховарду досталось по завещанию от отца. Вместе с издательским домом, типографией и книжными магазинчиками. В общем, я была не самой важной частью наследства. Да и не самой благородной, будем честны. Пусть и окончила пансион для магически одаренных девиц из хороших семей.

Но благородную из меня почти сделали. За десять-то лет! Ладно… Старались сделать. Они, в пансионе, не виноваты, что ботаника мне всегда нравилась больше уроков хороших манер. Пять дней назад я выпустилась, решительно настроилась забрать оставшиеся от моих родителей золотые и открыть цветочную лавку. Каждая цветочная фея о такой мечтает!

Заставив меня встрепенуться, открылась дверь кабинета. В приемную вышел худощавый темноволосый мужчина в строгом костюме. Он на ходу изучал бумаги, но резко поднял голову и остановился.

В карих глазах не мелькнуло ни проблеска узнавания. Похоже, с памятью у людей в столь почтенном возрасте совсем плохо. Все-таки тридцать с лишним лет! Но сам-то опекун держался молодцом: в густых волосах ни одного седого волоска, а взгляд острый.

– Здравствуйте, господин Ховард! – звонко поздоровалась я.

Мы виделись три года назад на похоронах его уважаемого отца. Тогда я собрала букет в знак искренних соболезнований: хризантемы, бархатцы и мята, перевязанные черной лентой. Прощальный подарок замечательному человеку, который много лет оплачивал осиротевшей дочери своего бывшего садовника приличный пансион и берёг для нее небольшое родительское наследство. Ричард тогда спросил, кто возложил чайный набор. Дескать, его отец всегда любил кофе…

– Я Виола, – напомнила опекуну и сунула букет ему под нос: – Это Вам.

В недоумении он посмотрел внутрь оберточной бумаги.

– Что это?

– Букет из первоцвета и веточек боярышника. – охотно пояснила я. – Символ надежды на новые перспективы.

Он уже понял тонкий намек, какие именно я питаю надежды или нет?

Похоже, что понял, раз не торопился забирать подарок. Между прочим, несчастные цветочки целую ночь вместе со мной тряслись в почтовой карете под храп соседа и заслужили быть принятыми с благодарностью. Бедняжки измучились и только на магии продержались!

– Безмерно рад, что вы вдумчиво подошли к своему появлению, но больше не опаздывайте к началу рабочего дня.

– Простите, господин Ховард! – искренне извинилась я, хотя понятия не имела, что опоздала. – Заблудилась возле вокзала и села на омнибус в другую сторону…

– Перепишите! – он сунул мне стопку листов.

От неожиданности я выпустила ручку саквояжа, отчего тот кулем плюхнулся под ноги, и подхватила измятые странички. Это что, какой-то экзамен на самостоятельность?

– Но, господин Ховард, я пишу до ужаса неразборчиво, – посчитала необходимым предупредить, что мой почерк далек от идеала.

– Принесете мне через час, – проигнорировал он все предупреждения и вернулся кабинет.

– И с ошибками!

Дверь категорично захлопнулась. Я моргнула и, постояв столбом еще чуточку, растерянно оглядела пустующее секретарское место. Саквояж отправился в ноги под стол, измученный букет лег на подоконник, а я закатала рукава, поправила стопку чистой писчей бумаги и сняла с чернильницы крышечку. В воздухе запахло медовыми чернилами…

Через час напряженной работы была поставлена последняя точка. Размяв шею, я посмотрела на дело рук своих. Гордиться, прямо сказать, было особенно нечем. Шаблона с линейками нам с этим странным текстом о книге про призраков явно недоставало. Строчки разбегались, хвостики лихо закручивались в разные стороны.

– А я предупреждала, – пробормотала себе под нос.

Со стопкой исписанных листов я осторожно постучалась к опекуну.

– Входите, Виола! – раздался категорический голос резкого, как сигнал медной трубы, Ховарда.

Я приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Его кабинет оказался светлым и похожим на музей. На стене в золотых рамочках висели благодарственные письма, в книжных шкафах, как на выставке, развернутые обложками стояли разные книги. Сам опекун восседал в кресле за огромным письменным столом и читал какой-то буклет.

– Закончили? – он оторвался от чтения и бросил на меня ужасно раздраженный взгляд. – Давайте.

Едва листы попали ему в руки, как карие глаза округлились от удивления:

– Вы шифровали записи?

– Я говорила, что у меня неразборчивый почерк, – заметила я.

– Переписать! – Он швырнул стопку на стол.

– Еще раз?! – В искреннем ужасе отшатнувшись, я прижала руку к кольнувшему сердцу. Никак, началась аллергия на чистописание. – Господин Ховард, это лучшее на что я способна!

– Выходит, Виола, вы ни на что не способны?

А вопрос-то с подвохом! Учитывая, что я собиралась заявить, дескать, совсем взрослая и не нуждаюсь в опекуне.

– Перепишу еще раз.

В приемной неожиданно обнаружилась кудрявая девушка со строгими очками на носу и в траурном черном платье, застегнутом до самого подбородка. Она прижимала к груди завернутый в почтовую бумагу увесистый сверток и выглядела крайне нервной.

– Вы помощница господина Ховарда? – ринулась она ко мне.

– Подопечная.

– Он у себя? Могу я к нему зайти?

С недоумением я оглянулась на закрытую дверь кабинета и пожала плечами:

– Идите.

– Что… правда?! – натуральным образом опешила она. – Прямо вот так запросто могу войти?

– Да, – кивнула я, но ради женской солидарности все-таки предупредила: – но вы поосторожнее: настроение у господина Ховарда, скажу вам, паршивое.

Она помахала ладошкой перед горящим лицом и пробормотала:

– Помоги мне Великий! Наконец-то я к нему прорвалась!

Взяв себя в руки, визитерша решительно выдохнула, пересекла приемную и тихонечко поскреблась в дверь, словно к порогу решимость подрастеряла. Не дождавшись разрешения войти, она скользнула внутрь. Тяжелая дверь начала медленно раскрываться.

– Доброе утро, господин Ховард! Меня зовут Прицилла Алеф! Я принесла вам свой роман! – на одном дыхании выпалила гостья.

Молчание со стороны опекуна показалось столь красноречивым, что дурак бы понял: писателям вход в этот кабинет был строго воспрещен. Вплоть до сегодняшнего утра.

Кто же знал, что девушка – не просто какая-то девушка со свертком? Я же никогда не видела настоящих живых писателей. Мертвых, понятно, тоже. Оказывается, они ничем не отличаются от обычных людей. Так хорошо маскируются!

– А это должно быть… – между тем прозвучал голос опекуна, говорившего с подозрительной вкрадчивостью.

– Вы правы: моя рукопись! – воскликнула госпожа Алеф.

Похоже, он не злился. Я смущенно присела на самый краешек стула. Понятно, что разместиться с комфортом никто не запрещал, но казалось, будто теперь комфорт – незаслуженная привилегия и непременно надо сделать господину Ховарду что-нибудь хорошее, чтобы ее вернуть. Принести нюхательных солей, воды, успокоительных капель… яду. Или просто тринадцать раз начисто переписать этот странный текст. Знаете, как письмо счастья, которое по ночам тишком бросают в почтовый ящик соседей?

– Называется «Веселые будни в сельской глуши», – продолжала визитерша. – Вы не пожалеете, господин Ховард, если возьмете мой роман в публикацию! Понимаете?

– Пока нет, – честно признался он. – О чем ваш роман?

– Комедия с положений о сельских буднях! Абсолютно оригинальная, свежая идея. В моей книге не какие-то там шаблонные персонажи. Знаете, как у нас любят писать: невеста с характером и суровый мужчина, которым не хватает недостатков или странного хобби? Нет! Мои герои не такие! Главный герой – хромой, одноглазый маг, потерявший магию, а главная героиня… Вы готовы?