– Я и сама слабо в этом соображаю, – тряхнув головой, заверила её я. – Знаю только одно: что здесь делать нам нечего. Неважно где, неважно куда, но хочу просто поступить и уехать как можно дальше, и больше никогда не возвращаться.
– И что, даже по мне скучать не будешь? – с какой-то непонятной печалью в голосе хмыкнула Даша.
Я расплылась в снисходительной, но доброй улыбке, глядя прямо ей в глаза.
– Только если по тебе, Алексеева.
После этих слов она потянулась мне навстречу, и мы заключили друг друга в крепкие дружеские объятия.
Объятия Даши всегда казались мне высшим проявлением истинной дружеской любви, быть может потому, что делала она это всегда по-особенному. Все, кого я знала – от одноклассниц до членов моей семьи – лишь слегка припадали одной рукой к моим рёбрам, а другую закидывали за спину, точно мимолётно схватившись за меня и тут же отпуская. Даша же имела привычку крепко обхватывать за шею, со всей искренностью прижимая к себе и давая возможность положить голову ей на плечо. Таким жестом она точно укрывала меня от всего, что происходило вокруг, и так мы сидели на лавочке возле школы, нежно прижавшись друг к другу и раскачиваясь из стороны в сторону, точно пытаясь уснуть.
Даша, как будто, и правда хотела спать. Она закрыла глаза и томно припала головой к собственной руке, обвивающей мою шею. Я же, не в силах сомкнуть глаз даже в столь трогательный момент, продолжала монотонно покачиваться из стороны в сторону, уткнувшись задумчивым взглядом в асфальт. Яркое майское солнышко грело мои щиколотки, пока сами мы сидели в тени, под деревом. Ветер слегка задирал Дашину школьную юбку, и я с досадой подумала о том, что нужно было всё-таки убедить её надеть что-нибудь потеплее. Повсюду на земле валялись мелкие камушки, кое-где выбивалась зелёная трава и маленькие жёлтые цветочки. И всё бы ничего, но почему-то я чувствовала себя сжато и скованно, непонятно откуда на меня находило тянущее чувство тревоги.
Даше как будто было по барабану. Она сладко нежилась, уткнувшись мне в шею, и уже ни на что не обращала внимания. Меня же противное чувство дискомфорта всё не оставляло в покое, и долго я не могла сообразить, в чём же дело, пока вдруг не поняла: кто-то за нами наблюдал.
Что-то кольнуло в левый висок. Я осторожно перевела взгляд и, наконец, поняла, что к чему.
Должно быть, в любом классе имеется такой ученик, который «идеален» настолько, что аж бесит: отличная семья, прекрасные оценки, всегда приветлив и вечно улыбается. Как не посмотришь в его сторону – всегда стоит довольный, с кем-нибудь болтает или повторяет урок. И, быть может, нет в нём на самом деле ничего особенного, и сам ты это прекрасно понимаешь. Но, по каким-то странным непонятным тебе причинам, все вокруг его обожают. В нашем классе таким человеком был Артём Ягелев.
Я не знаю, как ему это удавалось. В школе не было, пожалуй, ни одной учительницы, которая не расхваливала бы Артёма во всеуслышание. Одноклассницы томно вздыхали, едва завидев его издали, а родители на собраниях, не сдерживаясь в чувствах, осыпали паренька комплиментами и всё повторяли меж собой:
«Какой же хороший мальчик этот Тёма!»
Да, Тёма в нашей школе был настоящей звездой – везде поможет, всё подскажет. Одноклассница забыла пенал? – Держи ручку, у меня запасная! Физрук несёт тяжёлую банкетку? – Иван Васильевич, давайте помогу! Классуха сделала новую причёску? – Надо же, Наталия Владимировна, как же вам идёт!
Артём бесил меня всегда даже одним своим существованием. Всё у него было «как надо»: уроки всегда сделаны, рубашка выглажена, с перемены возвращается вовремя. Он участвовал в любой школьной деятельности, ездил на все олимпиады и даже занимал какие-никакие места. Конечно же, он был единственным из всей параллели, кто «шёл» на золотую медаль. Сидеть с Ягелевым за одной партой было невыносимо, так как любое телодвижение или непроизвольно изданный звук карались его жуткой снисходительной улыбкой и просьбой «не шуметь». И именно это и пугало меня в Артёме больше всего: его не сходившая в лица удалая, молодецкая улыбка, которая, в купе с его прямыми чертами лица и светлыми волосами, делала из него героя любого советского агитационного плаката с изображением образцового рабочего. Ни плохие новости, ни грубость и холод, ни даже гроза за окном как будто не способны были вывести Ягелева на иные эмоции, кроме добродушного оскала.
«Ничего страшного, со всеми бывает» – прикрыв глаза, говорил он.
И так во всём. В какой-то момент Артём стал так вездесущ, что скрыться от него стало практически невозможно. Не знаю как вы, но весёлым и жизнерадостным людям я доверяю гораздо меньше, чем злым и угрюмым. Тот, кто вечно улыбается и всегда всем доволен, просто не может быть психически вменяем.
И всё это, хоть и безумно раздражало, меркло на фоне того, что Ягелев был безответно влюблён в Дашу вот уже целый год. В тот момент, когда мы с Алексеевой сидели в тени берёз, самозабвенно обнимаясь, он проходил мимо вместе с директрисой и группой других учеников. Он отстал от компании и, выпрямившись в полный рост, глядел на нас с Дашей издали, словно загипнотизированный. В глазах его читалась какая-то едва заметная детская обида, и если бы я подошла ближе, быть может, разглядела бы в них ещё и ядовитую пошлую ревность.
Я, наконец, отважилась одёрнуть Дашу.
– Что? Что случилось? – не поняла Алексеева и, разомкнув объятия, обернулась.
Он по-прежнему стоял смирно там, где и был до этого. Слегка покусывал губы и глядел на нас, прищурившись.
Осторожно, словно на всякий случай, Даша помахала ему одними пальцами. Я тут же схватила её за запястье, вынуждая остановиться и опустить руку, но Ягелев успел разглядеть её приветственный жест. Он также, весьма неуверенно, но дружелюбно помахал Даше в ответ. Откуда-то донёсся крик директора, и Артём исчез, догоняя остальных.
– Что ты творишь?! – шикнула я на подругу, едва одноклассник скрылся из виду. – Зачем ты с ним заговариваешь?!
– Я не говорила с ним, – искренне удивилась наивная Даша. – Просто поздоровалась. Артёма не было на первых уроках, мы не виделись.
– Кажется, ещё недавно кто-то очень жаловался на него, – с ноткой иронии в голосе хмыкнула я, задрав нос.
Даша устало вздохнула и закатила глаза.
– А-ася… мы уже давно всё выяснили. Он сказал, что я ему нравлюсь, а я сказала, что он мне – нет. И мы остались друзьями.
Руки мои сплелись на груди, и я недоверчиво дёрнула проколотой бровью.
– В гробу я видала такую дружбу, – весьма прямолинейно отреагировала я. – Моя тётя говорит, что нельзя дружить с тем, кто уже попытался эту дружбу разрушить.
– Ты преувеличиваешь, – отмахнулась Алексеева. – Нельзя же думать обо всех людях плохо, иначе жить станет невыносимо.
– А если думать обо всех подряд исключительно хорошо – и вовсе жить перестанешь, – усмехнулась я и саркастически поджала губы.
Телефон в моём кармане вдруг издал короткий звон. Вытащив его, я взглянула на экран.
«Хай. Как дела?» – было написано в пришедшем уведомлении.
Губы мои дрогнули было в усмешке, но я вовремя сжала скулы и опустила телефон обратно в карман.
– Кто написал? – без задней мысли спросила меня любопытная Даша.
– Так, никто, – ответила я.
Прозвенел звонок, а это значило, что уроки на сегодня окончены и все, наконец, могут идти домой. Все, кроме нас с Дашей, потому что из всего класса именно нам выпала «честь» рисовать стенд-газету для поддержки участников предстоящих соревнований.
– Тебе не кажется всё это каким-то нелогичным? – я покидала вещи в рюкзак, одним рывком закинула его на плечо и стала ждать, пока соберется Даша. – Почему я должна рисовать плакат, если я сама – участник забега?
– Потому что тебе нужно выслужиться перед классухой, – вздохнула Даша, методично складывая учебники в сумку. – У тебя средний балл по географии висит между «четвёркой» и «тройкой». А я просто неудачно попала учительнице под руку, когда шла с тобой рядом.
