Все взгляды обратились к Москве в октябре 1943 года, когда Молотов принял Идена и государственного секретаря США Корделла Халла для обсуждения хода войны и планов на послевоенный период. Одним из результатов встречи было подписание Московской декларации, где США, СССР, Британия и Китай заявили о намерении добиваться безоговорочной капитуляции стран Оси и призвали к созданию международной организации для обеспечения мира и безопасности. Декларация включала раздел «Об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства», в котором Рузвельт, Черчилль и Сталин осуждали немецкие «зверства, убийства и хладнокровные массовые казни» на оккупированных территориях и обещали наказать всех виновных. В этом документе, помимо прочих зверств, упоминалось и убийство польских офицеров, то есть на немцев неявно возлагалась ответственность за Катынь[93]. Сталин безошибочно сделал ставку на то, что Рузвельт и Черчилль не станут возражать.

Согласно Декларации об ответственности гитлеровцев, германские офицеры, солдаты и члены нацистской партии, планировавшие или совершавшие эти убийства, подлежали высылке в страны, где совершались их преступления, и должны были предстать перед национальными судами. Военные преступники, чьи действия затрагивали несколько географических областей, подлежали наказанию согласно коллективному решению правительств стран-союзников. Вопрос о том, будет ли это решение осуществлено по суду или иными средствами, оставался открытым[94].

Тегеранская конференция, проходившая в конце ноября и начале декабря, не внесла ясности в этот вопрос. Рузвельт, Черчилль и Сталин, впервые встретившись лицом к лицу, скоординировали свои военные стратегические планы и договорились о послевоенном сотрудничестве. Британцы и американцы снова пообещали открыть второй фронт, а Сталин согласился вступить в войну с Японией после победы над нацистами. В дискуссии о послевоенной Европе Сталин добился согласия на свои требования пересмотра границ Польши (по так называемой линии Керзона) и поделился своими идеями относительно плана наказания Германии с целью ее перманентного ослабления[95]. Когда участники конференции ужинали в советском посольстве, Сталин предупредил, что, если не предпринять подобные меры, Германия «через пятнадцать – двадцать лет снова поднимется и ввергнет мир в новую войну». Он порекомендовал, в частности, казнить 50–100 тысяч немецких офицеров. Американцы и британцы не понимали, шутит ли он[96]. Но он не шутил: во время Большого террора Сталин втихую провел чистку своего собственного военного командования. Около 35 тысяч офицеров были уволены, около 10 тысяч арестованы, многие из них расстреляны[97].

После Тегеранской конференции советские руководители решили показать миру, что они настроены безотлагательно судить и наказывать военных преступников. 3 декабря, через два дня после окончания конференции, в СССР близ украинского города Кременчуга впервые по приговору военно-полевого трибунала публично повесили немецкого солдата за военные преступления. Через две недели в Харькове, вновь освобожденном Красной армией, перед военным трибуналом предстали три офицера гестапо и украинский коллаборационист, обвиняемые в массовых убийствах мирных жителей. Харьковский процесс был первым в странах-союзниках публичным судом над гражданами Германии, обвиняемыми в военных преступлениях. Он длился четыре дня при большом скоплении сменяющейся публики, включая иностранных корреспондентов. Основную массу доказательств представила Чрезвычайная государственная комиссия. Жертвами были больше 14 тысяч человек, в подавляющем большинстве евреи; их называли «мирными советскими гражданами» (как и в ходе Краснодарского процесса), хотя Эренбург в «Красной звезде» привлек внимание к истреблению харьковских евреев[98].

Главной целью Харьковского процесса было утвердить несостоятельность защиты на основе «исполнения приказов вышестоящих», которую Трайнин по-прежнему критиковал в своих статьях как «спасительный дзот» для военных преступников «в суровый час возмездия»[99]. Когда обвиняемые попытались выставить этот аргумент в свою защиту, трибунал не принял его. Все четверо были признаны виновными и публично повешены: наглядный пример советского правосудия. Как и рассчитывал Сталин, эти казни широко освещались в иностранной прессе. Журнал «Лайф» посвятил им фоторепортаж на две страницы с жуткими фотографиями осужденных, висящих в петлях[100]. Советские кинематографисты сняли об этом процессе полнометражный документальный фильм «Суд идет!». Он вышел на английском языке под названием «Харьковские процессы» и шокировал нью-йоркских и лондонских зрителей ярким изображением нацистских зверств – включая убийство женщин и детей в газовых фургонах. Лондонская «Таймс» в редакционной статье назвала фильм «мрачным и беспощадным»: рассказ о немецкой оккупации в фильме «столь ужасен, что нервы почти не реагируют на него»[101].

Советское правительство оказывало влияние на общий для союзников подход к немецким военным преступлениям, а само тем временем продолжало заниматься масштабной маскировкой катынского расстрела. С октября 1943 года (когда Красная армия освободила район Катыни) по январь 1944 года агенты НКВД и Наркомата государственной безопасности (НКГБ) вскрывали захоронения в Катынском лесу и разбрасывали среди трупов фальшивые улики для последующих эксгумаций; они также угрозами и принуждением добывали ложные свидетельские показания. 10 января НКВД и НКГБ представили совместный отчет, где заключили, что убийства были совершены осенью 1941 года неизвестным немецким военным формированием, занимавшим этот район[102].

В том же месяце советские руководители создали специальную комиссию для «расследования» катынских убийств во главе с членом Чрезвычайной государственной комиссии Николаем Бурденко. В так называемую «комиссию Бурденко» входили Алексей Толстой и митрополит Киевский и Галицкий Николай, а также судмедэксперты и другие известные люди. Она тесно сотрудничала с Вышинским, которому была поручена операция по маскировке. В заседаниях комиссии участвовал заместитель наркома внутренних дел Сергей Круглов, один из авторов отчета НКВД и НКГБ. Круглов ни в коей мере не был незаинтересованной стороной. Он входил в «тройку», ответственную за исполнение плана НКВД по уничтожению поляков в 1940 году. Неудивительно, что отчет комиссии, опубликованный 24 января, подтверждал советскую версию о том, что убийства совершили немцы[103].

Через три дня, 27 января, Красная армия сняла блокаду Ленинграда, длившуюся почти девятьсот дней. Чрезвычайная государственная комиссия немедленно начала опрашивать выживших. Причастность советской стороны к Катынскому делу, кажется, удалось скрыть, но вал свидетельств о преступлениях нацистов нарастал, и советские руководители вновь задумались, участвовать ли в КОНВП. Они зашли так далеко, что внесли поправку в советскую конституцию, наделив союзные республики правом вступать в отношения с иностранными государствами, и тем самым дали им равный статус с британскими доминионами. Но британцы по-прежнему отказывались допустить республики к участию в комиссии, и переговоры снова зашли в тупик[104].

Тем временем КОНВП стала площадкой для жарких дискуссий о правосудии. Когда Сесил Хёрст предложил, чтобы КОНВП занималась исключительно преступлениями против граждан стран-союзников, Богуслав Эчер заявил решительный протест: он воскликнул, что «моральное сознание общества будет потрясено», если союзники сочтут неподсудными убийства немецких евреев. Делегат от США Герберт Пелл, глубоко озабоченный известиями из Европы (и представлявший себе задачи КОНВП гораздо шире, чем представлял их Госдепартамент), согласился с Эчером. Он предложил считать преступления против лиц без гражданства, а также обусловленные религией или расой жертв, военными преступлениями. Пелл утверждал, что борьба с нацизмом требует наказания «преступлений против человечности» – намеренно используя термин, впервые обнародованный во франко-русско-британской декларации 1915 года с осуждением османских убийств армян. Затем Эчер предложил КОНВП расширить понятие военного преступления, включив в него нарушения «базовых прав человека». Когда возник вопрос, считать ли преступлением членство в СС и гестапо, французский представитель Рене Кассен (юрисконсульт Французского национального комитета) отметил, что понятие преступной организации хорошо знакомо уголовным кодексам Франции и Бельгии[105]. Советских представителей все еще не было в КОНВП, но идеям Трайнина об уголовной ответственности нацистских вождей и их организаций вскоре предстояло зазвучать в ее прениях.