– Смешивать сейчас не могу, дорогой. Погляди, сколько народу! Подожди, когда схлынет.

– Я ничего другого не пью.

– Извини, дорогой.

Тогда он попросил джин с итальянским вином, она не положила в стакан ни льда, ни вишенки. Прогулка утомила его. Он сидел на лавке у стены и смотрел, как несколько человек метали стрелы – игроков было четверо, как полагается. Они не разговаривали, игра целиком поглощала их внимание. Они были похожи на членов клуба, где чтут традиции. Одному из них нужно было уйти, и они предложили Лейзеру:

– Четвертым будете?

– Ну что же, – сказал он и поднялся, ему было приятно, что к нему обратились, но тут появился их знакомый по имени Генри, и Лейзер стал им не нужен. Он сразу понял, что спорить тут не о чем.

Эйвери тоже проводил время в одиночестве. Холдейну сказал, что пошел прогуляться, Джонсону – что пошел в кино. Почему Эйвери любил обманывать, он и сам не знал, рациональных оснований не было. Его потянуло к знакомым старым местам: к колледжу в Терле, к книжным магазинам, к пабам и библиотекам. Как раз заканчивался семестр. В Оксфорде ощущалось приближение Рождества, но город со странной недоброжелательностью не спешил это признавать, и витрины были украшены прошлогодней мишурой.

Он пошел по Банбери Роуд, пока не оказался на улице, где они с Сарой прожили первый год после свадьбы. Окна квартиры не были освещены. Он остановился перед домом и задумался. Можно ли сейчас найти в душе следы нежности, сильного чувства, любви, чего угодно – что годилось бы для объяснения их брака? Ничего такого не было и, наверно, никогда не существовало. Почему он все-таки женился на ней? Он тщетно искал причину, разглядывая пустой дом. Прочь, прочь – заторопился он к себе, туда, где жил Лейзер.

– Фильм понравился? – спросил Джонсон.

– Отличный.

– Я думал, вы пошли прогуляться, – обиженно заметил Холдейн, оторвав глаза от кроссворда.

– Я передумал.

– Кстати, – сказал Холдейн, – насчет пистолета Лейзера. По-моему, он предпочитает тридцать восьмой калибр.

– Да, девятимиллиметровый, как принято теперь говорить.

– Когда он вернется, пусть все время носит его с собой, незаряженный, конечно. – Он взглянул на Джонсона. – В особенности когда начнет работать с передатчиком. Он должен постоянно иметь его при себе, это должно войти в привычку. Пистолет нам выдали, я договорился. Вы найдете его у себя в комнате, Эйвери, и еще три-четыре кобуры. Надеюсь, вы все ему объясните.

– Почему вы сами не скажете?

– Это сделаете вы. Вы очень хорошо с ним ладите.

Эйвери пошел наверх позвонить Саре. Она переехала к матери. Он говорил с ней официальным тоном.

Лейзер набрал телефон Бетти – никто не отвечал.

Он с облегчением отправился в недорогой ювелирный магазинчик, открытый по субботам, и купил золотую брошь в форме кареты, запряженной лошадьми, к ее браслету. Она стоила одиннадцать фунтов, ровно столько, сколько ему выдали отпускных. Он попросил отправить подарок заказной почтой в Саут Парк на адрес Бетти. В конверт вложил записку: «Вернусь через две недели. Будь умницей» – и рассеянно подписал: Ф. Лейзер». Потом фамилию зачеркнул и написал: «Фред».

Он еще немного прошелся, обдумывая, стоит ли ему подыскать себе какую-нибудь девушку, и в конце концов снял номер в гостинице рядом с вокзалом. Он плохо спал из-за уличного шума. Утром опять позвонил ей – ответа не было. Он быстро положил трубку – может, стоило еще немного подождать. Позавтракал, спустился на улицу, купил воскресные газеты, взял их с собой в номер и до обеда читал футбольные обзоры. После обеда вышел пройтись – это уже вошло у него в привычку – просто побродить по Лондону, без какой-то цели. По набережной дошел почти до Чаринг Кросс и оказался в пустынном саду. Накрапывал дождь. Асфальтовые дорожки были покрыты желтой листвой. На эстраде сидел одинокий старик в черном пальто. У него на спине был зеленый рюкзак, похожий на чехол для противогаза. Он дремал или слушал музыку.

Лейзер подождал до вечера, чтобы не огорчать Эйвери, и сел на последний поезд в Оксфорд.

Эйвери знал один паб, где по воскресеньям можно было играть в бильярд. Джонсон любил эту игру. Джонсон пил темное пиво, Эйвери – виски. Они много смеялись – неделя выдалась тяжелая. Джонсон выигрывал – он последовательно забивал легкие шары, понемногу увеличивая свой счет, а Эйвери трудные удары по сто очков.

– Я бы с радостью поменялся местами с Фредом, – сказал, хихикнув, Джонсон. Он сделал удар – белый шар послушно упал в лузу. – Поляки очень любят это дело. У них, у поляков, не заржавеет. Особенно Фред – настоящий половой разбойник. У него даже походка такая.

– Но и вы ведь, Джек, тоже, а?

– Если в настроении. Вот сейчас, например, настроение у меня есть.

Они сделали по удару, погруженные в разогреваемые алкоголем эротические фантазии.

– Но все же, – сказал польщенный Джонсон, – всегда лучше быть самим собой, а вы как считаете?

– Бесспорно.

– Знаете, – сказал Джонсон, натирая кий мелом, – наверно, напрасно я с вами говорю о таких вещах. Вы колледж кончили, и вообще. Вы – человек другого сорта, Джон.

Они выпили за здоровье друг друга, продолжая думать о Лейзере.

– О, Господи, – сказал Эйвери, – но война-то у нас одна, общая, разве нет?

– Вы правы.

Джонсон вылил в стакан остатки пива. Он очень старался не пролить, но все-таки несколько капель попали на стол.

– За здоровье Фреда, – сказал Эйвери.

– За Фреда, за его уютное гнездышко. И пожелаем ему удачи.

– Удачи вам, Фред!

– Не знаю, как он справится с В-2, – пробормотал Джонсон. – Ему еще учиться и учиться.

– За Фреда.

– Фред. Отличный парень. Кстати, вы знаете этого, Вудфорда, который вышел на меня?

– Конечно, он приедет сюда на следующей неделе.

– Жену-то его Бэбз не приходилось встречать? Вот это была девица так девица – никому не отказывала… Боже мой! Но сейчас уже все позади, наверно. Впрочем, старый конь борозды не портит.

– Это точно.

– Да не оскудеет рука дающая, – провозгласил Джонсон.

Они выпили, последняя шутка прошла незамеченной.