Люди идут сюда, дыша друг другу в затылки, чтобы купить чёрт знает что (от велосипеда и мельхиоровой вилки с обломанным зубцом до ястреба-тетеревятника и мотыля; от китайского сервиза какой-нибудь тёти Сони, которой не с руки это всё тащить в Капернаум, до набора фрез и рыболовных снастей какого-нибудь дяди Коли, который давно уже сделал своей профессией «тезиковать» по выходным). На этот базар едут из различных областей республики на колхозных ЗиЛах, газиках и пазиках, увозя отсюда горы подушек, стульев, одеял, «Горизонтов», «Фотонов», «Рекордов», «Бирюс», «Минсков», «Малюток» и прочих брендов совкой бытовой техники.
Самое узкое и тесное место барахолки – это мост через Салар. Он покрыт старым асфальтом и дырявый по тротуарам. Под ним гнездятся крысы, и мы решили навести там шороху. Когда крысы все попрятались, Вовка предложил искупаться. Воды в Саларе было по пояс, но течение довольно быстрое. Да и напоминал он больше сточную канаву, куда заводы и частные дома выше по течению сбрасывали свои фекалии, впрочем, пескари и ондатры там как-то уживались. Да и был сентябрь. Короче, мне не хотелось. У Вовки же к воде была какая-то непостижимая потусторонняя тяга. Именно тогда я впервые столкнулся с дьявольской чертой характера моего товарища. Он уговорил меня снять ботинки и просто помочить ноги. Я согласился, лишь бы, что называется, отстал. Каково было моё удивление, когда я увидел, как мимо меня проплывает мой собственный правый ботинок, а Вовка с серьёзным видом бегает по берегу и кричит, что надо скорее лезть в воду и спасать обувь… Ботинок и вправду было жаль. Мне лично очень нравились эти ботинки. И правый, и левый. Они были на модных липучках. Мама купила их мне в Ленинграде за бешеные деньги и какие-то ещё купоны в то время, когда я и моя бабушка честно несли бремя Русского музея… Я бежал по берегу, попутно сбрасывая с себя штаны и китель школьной формы под почти маршевый задор Вовчика, орущего: «Скорей-скорей!» Но, на моё несчастье, где-то в районе ОМЗ-2 (опытно-механический завод) мой ботинок угодил в водоворот, набрал воды внутрь и скрылся в зелёных водорослях, гипнотически мотавшихся из стороны в сторону, как в одном фильме для взрослых. Я надулся и совершенно не верил в то, что мой ботинок стащила в воду крыса, но, после того как Вовка собственноручно соорудил на моей правой ноге носок из полиэтиленовых пакетов времён Кокандского ханства и перевязал это всё алюминиевой проволокой эпохи первых среднеазиатских паровозов, чтоб я мог идти, я, сделав несколько пробных шагов, объявил мир.
Дома уже все знали, вернее, дома знали главное. Что я сбежал с продлёнки и с кем я сбежал. То, что я потерял правый ботинок, не знали, а когда узнали и увидели, что у меня на ноге вместо него, опустили на мгновение руки. Затем папа бросал в меня тапки, а Вовку, кажется, стегали прутом…
2
С тех пор мы много где побывали, старясь выстраивать график наших приключений таким образом, чтоб он не пересекался с графиком продлёнки или какой-нибудь штуки в этом роде.
В нас был страх. Здоровый натуральный страх, но была и отвага непуганых идиотов, и чисто инстинктивное щенячье любопытство. Чего в нас не было, так это тревоги. До этого демона было ещё далеко, им страдали наши родители, которые не знали, как им теперь быть в этой мешанине всеобщего развала.
Что для одних кошмар, для других малина – нашим сердцам повезло со временем. Коммунальные службы работали спустя рукава. Заводы ещё хуже, а охранники на их проходных стали приравнивать снующих то там то сям детей к бродячим животным и совершенно перестали насупливать брови и разве что изредка окликали сорванцов, чтоб те не зевали под «стрелой» или что-то в этом духе.
К нашему великому счастью, кажется, никто больше не хотел брать ответственность за шлагбаум, турникет, за забор и колючую проволоку на нём. Всё стало обмякать и облупливаться. Шпингалеты сами выскакивали из уборных, у замков куда-то пропал сторожевой оскал, двери стояли распахнутыми и гостеприимно скрипели в ожидании новых владельцев, которые пока занимались вещами поважней. Мы ходили везде, где хотели. На деревообрабатывающий завод мы лазили, как к себе домой, наблюдая, как огромная машина с оглушающим куражом превращала обрезки пиломатериалов в древесную муку; там же, переполняемые до самых яичек ужасом высоты, взбирались на сорокаметровый башенный кран, чтобы напиться зрелищем того, как летит вниз бумажная эскадрилья, сконструированная из листов наших школьных тетрадок. И она летела широкими плавными петлями, унося на своих крыльях красные чернила наших двоек, словно советские звёзды… На стекольном заводе мы кувыркались с двадцатиметровых гор белоснежного кварцевого песка вниз чуть ли не под самые колёса уставших от непосильного труда локомотивов, у которых не хватало силы даже погудеть нам как следует… И хоть бы одна сторожевая собака оскалилась на нас. Только водоканал ещё как-то держался и отвечал нам своим неизменным твёрдым «нет» на все наши инсинуации в отношении его пожарного бассейна. Роддом же и вовсе вёл себя как тряпка. На проходной сидел пузатый дядя Занит, наш сосед, и он не видел ничего плохого в том, что мальчики, которые здесь же и родились, порыскают вокруг фонтана, насшибают себе фруктов в саду, заглянут в мусорку, в окна женской консультации и потаращатся в грязное чёрно-белое нутро нерабочего морга… Правда, мы всегда предпочитали не проходную, а забор.
В наших приключениях мы почти всегда были заодно, я попривык к выходкам моего товарища, но иногда, когда он перегибал палку, наши путешествия обрывались жёстко и надолго.
Как я и сказал, в нас был страх, и нам иногда нравилось его расшевелить.
Морг был отдельно стоящим домиком на задворках роддома. Он был всегда пуст и безлюден. Даже не знаю почему. Может быть, потому что был просто здесь не нужен, а может быть, потому что наш график никак не мог совпасть с графиком какой-нибудь смерти.
Он пах странно, какой-то неприятной химией. Внутри было темно, едва угадывались предметы через царапины в белой краске на его окнах. Обычно он был закрыт на висячий дореволюционный замок системы «наган» или что-то в этом роде, но в этот раз замка почему-то не было, а деревянную, со следами лака, оранжевую дверь подпирал валун, а вернее, кусок бетона, просто чтоб она не была открыта. Мы с лёгкостью отопнули камень, и дверь сама распахнулась, выпуская наружу химозный воздух. Первое, что я увидел, была коричневая белая кафельная плитка, которая пыльно квадратила пол сумрачного коридора казённым узором. Далее комната, где виднелись какие-то полки, склянки и край металлического стола с характерными бортиками. Картина заброшенного медицинского учреждения щекотала нервы почище вызывания пикового короля в комнатушке у Вички при свете одной-единственной восковой свечи…
Мы долго препирались, идти или не идти, наконец Вовка предположил, что внутри мы можем найти скальпели. Нет, они там точно есть! Блестящие, новенькие (ведь морг ничего не режет со времен царя Гороха!) и такие острые, что могут раскроить даже бетон! Скальпели – это хорошо, иметь свой личный скальпель, разрезающий бетон, – это очень здорово. А если их там много, то можно будет загнать их на школьной бирже за серьёзные деньги. Я пошел вперёд. Вовка за мной. Сделал всего несколько шагов внутрь, но очень скоро остановился у входа в большую комнату. Идти дальше мне категорически не хотелось. Было не то что страшно (страшно? безусловно) – меня накрыла какая-то безутешная тоска, которая, развязав мне пупок, высасывала из него все соки прямо в чёрное, крытое металлической решёткой квадратное отверстие под ужасным, напоминающим ванну столом.
Не успела в моей голове мелькнуть мысль «Ищи сам свои скальпели! А я отваливаю», как широкая полоска света, льющегося из-за моей спины, с деревянным хрустом схлопнулась. Я оглянулся. Это Вовка закрыл дверь и быстро припер её камнем. Я ринулся к двери. Дверь, к моему ужасу, не поддавалась, камень как-то заклинил её, так что я не мог её открыть до конца. Я кричал и тарабанил в дверь. Меня обуял панический ужас. Мне казалось, и моё воображение предательски удесятеряло ощущение, что позади меня что-то есть, оно медленно движется, сверля меня глазами, и вот-вот дотронется до моей головы… Откуда-то снаружи, со стороны окон, я услышал издевательский Вовкин крик:
