Я растерялся. Думаю, на моем месте любой бы растерялся. Нормальному человеку это ведь даже представить невозможно, что придет соплячка, которая еще первую кровь не уронила, и будет предлагать себя за койку и кусок хлеба.
Я сидел и тупо хлопал глазами, а девочка все стояла передо мной и ждала. И тут я, наконец, понял, ощутил: да она же на нервах вся! Она считает своим долгом отдать мне ту единственную ценность, что у нее еще осталась и при этом отчаянно боится, что я соглашусь. Ну нет! Я, конечно, не ангел, но и не сволочь.
Я сдернул с себя одеяло, замотал в нее девочку, притянул к себе и почувствовал, как дрожит ее худенькое тельце. А что дальше? Вот никогда не имел дела с детьми. Своих не было, а возиться с чужими было как-то неловко. Понятно лишь одно: надо успокоить ребенка, и лишь потом пытаться рассказывать о своих высоких нравственных принципах. Вот только как?
Я усадил безропотно подчинившуюся мне девочку к себе на колени и принялся гладить по голове, приговаривая вполголоса:
- Ты чего это удумала, глупенькая? Мы же вчера обо всем договорились. Или нет? Ты с сестренкой нынче вон сколь работы переделала. Тут, в этом доме, дюжина мужиков не один год пакостила, а вы за день все это убрали. Разве ж это не плата? Я сегодня брата вашего видел. Он в себя пришел, про вас спрашивал. Я ему все рассказал, успокоил, обещал вас обеих беречь, покуда он не поправится. Как же я ему в глаза-то погляжу, если такое с тобой сотворю? Ты не бойся, я вас и сам не трону, и от прочих защищу.
Машка шмыгнула носом раз, другой, потом всхлипнула и, в конце концов, разрыдалась, уткнувшись мне в грудь и обхватив, насколько смогла, руками. Ревела она в голос, прижимаясь ко мне всем телом, и мне ничего не оставалось делать, как только крепко обнять ее и укачивать на коленях, словно малое дитя.
Сверху осторожно спустилась Дарья. Глянула на нас из-за угла, да так и застыла, не зная, как на все это реагировать. Я показал ей глазами на лежащее на полу платье. Та понятливо кивнула, прокралась на цыпочках, подхватила одежку и так же тихонько вернулась наверх.
Маша же, в конце концов, выплакалась, успокоилась, да так и уснула у меня на коленях. Пришлось осторожно, чтобы не разбудить девочку, подниматься на ноги и нести ее наверх. Дашка не спала, ждала сестренку. Едва увидав нас, быстренько соскочила с кровати и помогла уложить сестренку. Та, лишившись тепла, завозилась, забормотала что-то невнятное. Но Дарья и тут не сплоховала: юркнула в постель, обняла сестру, прижалась к ней, и та успокоилась. Вытянулась под одеялом и засопела тихонечко, чему-то улыбаясь во сне.
Я вернулся к себе, заново улегся, задул свечу, но сон все никак не шел. Я ворочался с боку на бок, размеренно дышал, считал баранов, скачущих через забор, но заснуть смог лишь тогда, когда небо за окном начало светлеть.
Глава 16
Вроде бы, только закрыл глаза, а уже меня кто-то трясет. И писклявый, будто бы детский, голосок над ухом:
- Вставайте, Владимир Антонович! Барин! Да проснись же!
Я с трудом приоткрыл один глаз: надо мною стояла Дашка и пыталась изо всех своих невеликих сил меня добудиться. Сколько я поспал после вчерашнего Машкиного представления? Час? Два? Голова была тяжелой, едва открытые глаза норовили закрыться обратно.
- Вставайте, а то нам сейчас все ворота вынесут!
И действительно, от ворот доносились тяжелые удары. Уже не кулаком, а ногой. Матерь Божья, это, наверное, мне работа прикатила! А я тут валяюсь. Пришлось напрячь волю и для начала хотя бы повернуться на бок.
- Дарья, беги, скажи – мол, через минуту буду. А то и вправду ворота вынесут. Вода в доме есть – хотя бы умыться?
- Так в сенях целое ведро стоит!
- Хорошо, беги. А после чай ставьте, позавтракать надо.
Кряхтя, я поднялся на ноги, почти наощупь добрался до сеней, плеснул в лицо пригоршню холодной воды, тут же напился из горсти. В полностью рабочее состояние не пришел, но глаза открылись, и мозги мал-мала заработали. Натянул приготовленную с вечера одежду. Простую, не господскую: все-таки работать собрался, не баклуши бить. Сунул ноги в шитые из войлока чуни, выбрался во двор и, отчаянно зевая, побрел к воротам. Отодвинул засов, открыл калитку. Передо мной стояло двое… не крестьян, не господ, не купцов и не работяг.
Я не смог сходу определить статус и род занятий этих людей. Картуз – принадлежность низшего сословия, но его и купцы часто носят. Неплохой английский костюм – вроде как показатель достатка. Управляющий, мелкий буржуа? Но брюки заправлены в начищенные до блеска яловые сапоги. Под пиджаком красная шелковая рубаха, в левом ухе золотое кольцо. Цыган? Но черты лица вполне себе русские, волосы светлые, прямые, глаза серые. Ладно, по ходу дела определим. Сделал шаг назад, впуская гостей во двор.
- Доброго здоровьичка, Владимир Антонович, - произнес старший из них, приподнимая картуз и широко улыбаясь полным набором золотых зубов. – Что не открываешь? Или гостям не рад?
И мне сразу все стало понятно.
- И тебе не хворать, - ответил я. – Назовись, коли с миром пришел.
- С миром, с миром. В слободке меня Золотым кличут, ну и ты так же называй. А это – Золотой мотнул головой в сторону мужичка, стоящего рядом с ним, - помощник мой. Шнур его погоняло.
Шнур, хоть и был одет почти так же, как и Золотой, казался невзрачным и уступал своему предводителю во всем: и в росте, и в ширине плеч, и в харизме.
- Ну что ж, слушаю тебя, уважаемый Золотой.
- Надо же, в кои-то веки меня уважаемым назвали, - ухмыльнулся гость. - По-хорошему бы сперва за стол сесть, выпить-закусить, а там и о делах перетолковать.
- Так знаешь, поди, что в доме ни стола, ни табурета целого не осталось. Все в распыл пошло. И хотел бы, да некуда вести, не на что сажать, нечем потчевать.
- А что, не хочешь? – прищурился Золотой, и его блеклые серые глаза глянули на меня холодно и остро.
- Не хочу. Не люблю я людей вашей профессии. Ссориться не намерен, но и дружить не стану. Ты меня не трогай, я тебя не трону.
- Ну да, ну да, - покивал вор. – Вон, Бугай попытался тронуть, так до сих пор мается. А если мне от тебя что будет нужно? Или, скажем тебе от меня?
- И чего же мне от тебя может понадобиться?
- Да мало ли что. Жизнь, она штука извилистая. Никогда не скажешь, что завтра будет. Не угадаешь, кто тебе в морду плюнет, а кто руку подаст.
Я вспомнил обстоятельства своего появления здесь и спорить не стал.
- Всяко может быть, но и причин для дружбы я не вижу. Между нами возможны, разве что, деловые отношения.
- Ну что ж, мне этого достаточно. А раз так, давай о делах. Ты ведь знаешь, Владимир Антонович, кому принадлежал этот домик прежде?
- В курсе.
- Так вот: Волки нычку оставили изрядную. Им она теперь без надобности, а нам очень даже пригодится.
Золотой замолчал, явно ожидая моих вопросов, не дождался и продолжил:
- Забрать я хочу эту захоронку. Тебе она никак не принадлежит.
- Тебе тоже, - заметил я.
- А вот тут ты ошибаешься. Наша она, ворами добыта, к ворам и уйти должна. Но за сохранение тайны я тебе уступлю, скажем, три процента найденного.
- Прежде, чем торговаться, давай условие одно оговорим. Шарить по дому и перекапывать участок я тебе не позволю. Вот если знаешь, где кубышка запрятана, тогда пущу, но при мне.
- Что, боишься, что обдурю? – засмеялся Золотой неприятным смехом. – Правильно боишься. Не будешь дураком, так и не надурит никто. А ты, хоть и фраер, а с пониманием.
- Ты зубы не заговаривай, а по делу говори.
- Да не переживай, - отмахнулся вор. - Знаю я Волкову потаенку. Тихо придем, тихо возьмем, рассчитаемся и уйдем. Ну что, по рукам?
- Не торопись, уважаемый Золотой. Три процента – это курам на смех.
Вообще говоря, мне любая копейка будет кстати. Но не поторговаться – за лоха держать будут. Даже если ничего в свою пользу отыграть не сумею, без торга соглашаться – не поймут. В этой среде за копейку могут удавить, не то, что за лишний процент от клада.
