- Я обычно встаю рано, так что можете подходить хоть прямо к восьми, как в присутствие.

- Ну, в это время мадам Грижецкая подает завтрак. Так что… сколько времени займет прогулка от пансиона до вашего дома?

- Если энергичным шагом, то, примерно, с полчаса.

- Что ж, тогда я буду к девяти часам.

- Я буду ждать вас, Владимир Антонович.

***

Никаких дел у меня не предвиделось, так что я распрощался со спешащим осчастливить Тамбов очередной сенсацией журналистом и решил как следует прогуляться. Обед в пансионе подавали в четыре часа, и у меня в запасе была уйма времени. Город - в своем мире, конечно, - я помнил неплохо. А сейчас представился отличный повод сравнить воспоминания и реальность.

Я неторопливо шел по тротуарам, где мощеным булыжником, а где – застланным третьесортной доской, крутил головой направо и налево, выискивая и прочитывая вывески, таблички с названиями улиц и номерами домов. Сходства обнаружилось немало, но различий было гораздо больше. Я ожидаемо не нашел на своем месте Советской улицы, Пролетарской, Мичуринской, зато обнаружил малюсенькую Ржавскую. Да и весь город был намного меньше, чем тот, что сохранился в моей памяти. Чесслово, я пешком прошел его насквозь из конца в конец за пару часов. По пути нашел дом Игнатьева. Богато, однако, живут акулы пера! Мне понравился этот двухэтажный особнячок на Обводной. Небольшой, но со своим парком, чугунной литой оградой и воротами. Чтоб я так жил! Если честно, я скорее ожидал найти господина журналиста в каких-нибудь меблированных комнатах среднего пошиба. Ну, или в пансионе наподобие апартаментов мадам Грижецкой. Ан нет – особняк. Возможно, фамильный. Я ведь, в сущности, ничего не знаю об этом человеке, кроме имени и рода занятий.

В общем и целом, мне город понравился. Зеленый, уютный, чистый – по крайней мере, центральные улицы были старательно выметены бородатыми дворниками. Большая часть домов были построены из дерева, но в центре хватало и каменных строений.

На улицах было немало народу. И чистая публика, и победнее. Вот только если благородные дамы и господа чинно прогуливались, то люди, как здесь принято говорить, подлого сословия, явно спешили по делам. Еще бы – рабочий день в самом разгаре. Босяков я не увидел. Не думаю, что их здесь нет вовсе, достаточно вспомнить хотя бы того мальчишку-газетчика. Скорее, полицейские бдят и не пущают их в богатые кварталы. А где-нибудь на окраине, в какой-нибудь слободке… там все возможно.

К пансиону я подходил в самом радужном настроении. Его не портили ни слегка гудящие от продолжительной ходьбы ноги, ни надвигающийся неумолимо статус бомжа: деньги-то из Маннера вытрясти так и не удалось. Мне оставалось пройти два-три квартала, но тут какой-то тип, лениво щелкавший семечки возле малозаметного безлюдного проулка, внезапно дернул меня за рукав, да с такой силой, что я потерял равновесие и чуть было не упал. Не давая опомниться, тип втолкнул меня в тот самый проулок, придав ускорение обидным пинком в зад.

Пробежав по инерции несколько шагов и утвердившись на ногах, я быстро огляделся. Справа и слева высокие деревянные заборы. Не запрыгнуть, не перескочить. Сзади тот, с семечками. Караулит, чтобы не сбежал и закрывает спиной грядущую драку от любопытных глаз. А передо мной глумливо щерится здоровенный бугай. Ширина его плеч меня впечатлила не меньше, чем выдающиеся формы мадам Грижецкой: как раз от забора до забора, мышь не проскочит. Насчет мыши, пожалуй, преувеличение, но мне даже боком не протиснуться. Понятно, что не просто гопники, что поджидали именно меня. Но вот кто их послал? Т.Ф. или тот, кто стрелял на гонках? Если первый, будут бить. Ну, попытаются. Если второй – будут убивать. Но в любом случае просто так я не дамся.

- Ну чего, бла-ародный гаспадин, - с ленцой протянул здоровяк, - тут, эта, велено поучить тебя манерам. Чтобы, значица, в другом разе супротив уважаемых людей не тявкал.

И он принялся нарочито медленно закатывать рукава рубахи.

Драться я умею. Детство и юность прошли в не самых благополучных кварталах, вот и пришлось научиться. И не благородному английскому боксу, а жестокой уличной драке, с ее подлыми приемчиками. Отец рассказывал, бывало, о своей молодости. Там у них среди пацанов было некое подобие кодекса чести: дрались до первой крови, равным числом бойцов, без кастетов и заточек, не били ниже пояса… У нас было намного суровее. Зачастую случалось и так, что реально жизнь на кону стояла. Как, спрашивается, по-честному отбиться от банды отмороженных торчков? Да они и боль не всегда чувствуют. Впрочем, сейчас положение у меня не лучше. В прямой схватке мне этого бычка не одолеть, а за спиной еще один, и на что он способен – неизвестно. Так что следующий взгляд я бросил под ноги в поисках средств, могущих стать оружием. А потом словно в гонке: газ в пол и полетели, да так, что обочина сливается в сплошную ленту, тело действует вперед рассудка, а глаз выхватывает лишь отдельные картинки из стремительно проносящихся мимо пейзажей.

Сердце пропустило удар, и зачастило, тяжко бухая в груди и отдаваясь упругими толчками в висках.

Тук! Я, рывком присев, зажал в правой руке небольшой – не больше кастета – камушек, а левой скребанул по тропке меж зарослей крапивы, загребая в горсть размолотую до состояния пыли землю.

Тук! Не вставая, швырнул бугаю в рябую щербатую харю горсть земли и тут же, не дожидаясь результата, подался вперед и пробил ему правой в область мотни. Вложил в удар и силу руки, и вес тела, и, распрямляясь, ногами скорости добавил.

Тук! Плотно накушанная ряшка «учителя манер» сморщилась, из глумливой морды превратившись в физиономию обиженного ребенка, а я, уже выпрямившись и услыхав позади послышался легкий шорох, отшатнулся в сторону.

Тук! Мимо меня с легким свистом мелькнула цепочка с гирькой на конце. Задним числом отметил, что не сдвинься я в бок – запросто могла и темечко проломить. А так – с глухим стуком попала в лоб здоровяку, который как раз, выпучив глаза и зажав руками причинное место, с сипением рухнул на колени. Попала и отскочила.

Тук! Я взмахнул рукой, имитируя бросок, и, отследив и прикинув движение помощника, метнул камень почти в упор.

Тук! Это уже не сердце. Это мой камень, брошенный почти в упор, попал гопнику прямо в лоб, на полпальца выше третьего глаза. Бандюган закатил глаза и принялся оседать на землю.

Тудух! Тудух! – громыхало сердце в груди. Бум! Бум! – отзывалось в висках. Внезапно стало душно, и я, прислонившись к забору, принялся судорожно хватать воздух пересохшим ртом, вытирая тыльной стороной ладони ни с того ни с сего вспотевший лоб.

Бум!

За спиной громыхнуло, я обернулся. Туша педагога-любителя рухнула-таки на землю, напрочь перекрыв проход, зато открывая вид на второй конец проулка. И там, в этом конце, стоял, перегораживая выход, грузовой мобиль. Наверняка на нем гопники и приехали за мной. Но, все-таки, кто их послал? Допросить бы, но просто так они мне ничего не скажут, а спрашивать с ножичком я как-то не научился. Придется ограничиться экспресс-обыском, да надо бы поторопиться, пока эта парочка не очнулась.

В карманах пошедших по шерсть нашлись неплохой выкидной нож, газетный кулек с семечками, кисет с махоркой, коробок серных спичек и четыре десятирублевых ассигнации на двоих. Ну как не постричь таких баранов? Деньги я прибрал в кошелек, спички сунул в карман, нож, по размышлению, перекинул через один забор, а свой камешек - через другой. Махорка и семечки мне были ни к чему, поэтому решил их оставить: пусть люди, как в себя придут, хоть чем-то утешатся.

Покончив с экспроприацией экспроприаторов, я, на ходу восстанавливая дыхание, зашагал к мобилю. Возможно, в нем найдется что-нибудь полезное. Или, по крайней мере, интересное.

Надеялся я напрасно: ни в кузове, ни в кабине не было ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего не было видно. Я вздохнул, оглядел свой костюм, поправил ворот сорочки, отряхнул полы сюртука и пошел к пансиону. Как бы там ни было, а к обеду лучше не опаздывать. Мадам Грижецкая ждать не будет.