Франция оказалась в лагере победителей. Ничтожная часть французов стала символом героизма, а подавляющее большинство избежало рисков. В основе будущего—память и забвение. Память? Каждому политическому деятелю, кто был взрослым в 1940-е годы, задавали вопрос: «А что делали вы в то постыдное время?» Жоржа Марше упрекали в том, что он был в ви-шистском трудовом отряде, Франсуа Миттерану ставили в вину орден «Франциск Галлик», награду вишистского правительства (которую он получил, уже когда выбрал стезю подпольщика). Забвение? Начиная с 1950-х годов политический класс пересматривает отношение к вишистам. В 1947 году Робер Шуман и Рене Коти, голосовавшие ю июля 1940 года за передачу всей полноты власти Петену, были один—председателем Совета, другой—министром, а семь лет спустя Коти стал президентом Республики. Антуан Пине, также сторонник Петена в 1940 году, уже в 1948 году стал министром (Ж.-П. Азема).
Шоа .
Попытки все отрицать делаются постоянно. Я це хочу знать, что мой муж (жена) мне изменяет, что мой сын наркоман, что у меня рак, что ежедневно практикуются пытки. Знали ли французы о Холокосте? «Вся машина смерти основывалась на единственном принципе: люди не знали ни куда их привезли, ни что их ждет» (Рихард Глацар, цитата из фильма «Шоа»). Когда Франция пала, в ней проживало около 300 ооо евреев, половина из которых были иностранцами. 3 октября 1940 года было опубликовано «Положение о евреях—гражданах Франции», 2 июня 1941 года ограничений станет еще больше. Евреи лишались права занимать любые выборные и общественные должности, в том числе в судах и в армии. Numerus clausus (процентная норма, квота) для евреев составляла 3% для поступления в университет, 2%—для свободных профессий. Проводилась тотальная «арианизация» всех еврейских предприятий — силовая ликвидация и назначение кураторов. Что же касается евреев-иностранцев, то декрет от 4 октября 1940 года давал право префектам интернировать их в специальные лагеря (весной 1941 года в этих лагерях было 40 ооо человек, откуда их отправляли в лагеря смерти). Это были официально опубликованные тексты, с ними можно было ознакомиться. Май 1942 года: все евреи старше шести лет должны носить желтую звезду так, чтобы она была видна. Посещение евреями всех публичных мест было запрещено. Больше их там не видели. 16-17 июля 1942 года 12 884 еврея были схвачены и отправлены в Парижский регион, в Драней и в Вель-д’Ив. 26-28 августа 1942 года: захваты людей на юге. Об этом было известно, потому что монсеньор Сальеж, тот самый, который прославлял искупительное поражение 1940 года, храбро доносил на них, на что мгновенно отреагировал Бразийак: «Надо отделить евреев всем скопом и не прятать маленьких детей, гуманизм здесь сопряжен со здравым смыслом» («Я вездесущ», 25 сентября 1942 года, текст цитируется Ж.-П. Азема).
В «Записках о депортации из Франции» Серж Кларсфельд, опираясь на документы из немецких архивов, называет следующие цифры: 75 721—депортированы для «окончательного решения вопроса», и 2500—то есть 3%—выжили. Если принято считать, что в 1940 году евреев во Франции было 300 ооо, то что же случилось с остальными? Кому-то удалось сбежать, кто-то прятался. Французы в массе своей не были ни доносчиками, ни героями, но среди них были и те и другие. Приведем два примера. «Французское государство сыграло на бытовом антисемитизме. Один французский врач воспротивился женитьбе сына Жана на еврейке Аннете Зельман — он был до такой степени против этого брака, что предупредил Комиссариат по еврейскому вопросу, откуда информация была передана нацистским властям. Молодым людям пришлось отказаться от своих намерений. Аннета Зельман была арестована в мае 1942 года и 22 июня того же года конвоем номер три депортирована в Освенцим, откуда не вернулась» (текст цитируется Ж.-П. Азема). Одна эльзасская еврейская семья (отец, мать, двое детей) скрывалась в Центральном массиве. В начале 1943 года приютивший их крестьянин стал бояться за себя и попросил их немедленно уйти. Назвал им имя человека из соседней деревни, который «возможно, их примет». Глубокой ночью они отправились с чемоданами по указанному адресу. Постучали в дверь. Им открыли. Хозяин дома поведал им такую историю. Когда он служил в армии, был реабилитирован Дрейфус. Капитан собрал роту, зачитал подчиненным министерский циркуляр, потом сложил бумагу, убрал ее в карман и сказал: «Для меня Дрейфус предатель». Тридцать семь лет спустя пренебрежение, с которым капитан отнесся к правосудию своей страны, продолжало возмущать земледельца, и вплоть до самого освобождения он спасал эту еврейскую семью (свидетельства получены автором). Был и некий специалист по рекламе, который завесил весь Париж плакатами в виде таблицы для проверки зрения, на котором была мерзкая фраза «Лиссак — это не Исаак»*. В Иерусалиме к Мемориалу депортации ведет аллея Праведников, усаженная деревьями в память о тех, кто помогал евреям избежать геноцида. На каменных плитах высечены имена священников, пасторов, никому не известных людей. Их имена, как и имена многих других, не попали в учебники истории. На вопрос, заданный выше, — знали ли французы о геноциде? — можно, как нам кажется, ответить так: видя, что евреев вокруг становится все меньше, они догадывались об их депортации. Но как и сами евреи, они не представляли себе, чем же в действительности было «окончательное решение вопроса». «Новые газовые камеры? Ну-ка... В них можно за пару часов уничтожить три тысячи человек» (Франц Зухомель, унтершарфюрер С С, чьи слова цитируются в фильме «Шоа»).
Это не укладывается в голове.
ЗАМОЛЧАННЫЕ ВОЙНЫ Алжир
В официальных речах не любят называть вещи своими именами. С1 ноября 1954 года по 19 марта 1962-го в Алжир отправилось 2 700 ооо солдат. 25 ооо из них погибли в боях или от неосторожного обращения с оружием. Около миллиона попали в госпитали, 250 ооо были ранены или серьезно больны, 8о ооо получали пенсию по инвалидности (цифры эти неполные, так как многие психические расстройства проявились лишь месяцы спустя после возвращения к мирной жизни). С юридической точки зрения этой войны не было. Речь шла об «операциях по поддержанию порядка». Придется ждать двадцать лет, чтобы
* Лиссак—коммуна на юге Франции.
инвалидность перестала считаться полученной «в мирное время». Не будет преувеличением говорить о молчании поколения. Вернувшись с войны, ветераны столкнулись с безразличием. Вот несколько свидетельств. «Война, на какой бы стадии она ни находилась, для нашего окружения закончилась в тот момент, когда мы возвращались. Было принято считать, что мы „проходили военную службу в Алжире“. Служба немного затянулась, вот и все». «Все условились говорить, что мы стали жертвами „грязной войны“. В этой роли не было ничего героического. В любом случае зачем рассказывать о том, что мы пережили, если нас никто не слушал? Да и нам самим хотелось говорить о чем-нибудь другом». «Мы, раненые, не имели права ни на какое внимание. Единственный, кто меня посетил в госпитале, был унтер-офицер—для галочки. Он спросил меня, не искалечил ли я себя нарочно... Единственные, кто мог бы что-то сказать, не могут этого сделать—они погибли» (слова сержанта инженерных войск, который потерял ногу, подорвавшись на забытой французской мине). Кто помнит, что 16 октября 1977 года неизвестный солдат из Северной Африки был перезахоронен в некрополе Нотр-Дам-де-Лорет в Па-де-Кале? Кто вообще знает о существовании этого мемориала? Это была неоднозначная война. Были не только репрессии, убийства, пытки (сколько жертв среди алжирцев? По разным оценкам, от пятисот тысяч до миллиона). Были также SAS (специальные административные отделы), боровшиеся с неграмотностью местного населения, наивно, но искренне полагавшие, что следует продолжать «благое» дело колонизации. Вот свидетельство: «Быть учителем и солдатом иногда просто невозможно. Случалось, что после уроков ночью меня посылали на операцию, и в стане противника я замечал своих учеников». Для многих это было знакомство с третьим миром. «Узнать, что страна, в которую мы прибыли в 1830 году, до такой степени неразвита, для меня было шоком». В противоположность войне в Индокитае, которую вели наемники (часто выходцы из
