Яков надел обратно многострадальные очки. Сунул в карман платок, не попал, уронил его, ещё больше смутился, со второго раза поднял и всё-таки затолкал, куда собирался. Потом неуверенно протянул руку, поднял со стола листы, развернул… и его брови изумлённо выгнулись.

— Откуда у вас это? И зачем?

— Ответь на вопрос.

— Да, конечно! Это моя студенческая работа, черновик. Я потом заметил фундаментальную ошибку и не стал заканчивать, оказалось… Погодите, но какое отношение это имеет к убийствам⁈ Это простая студенческая статья, я выполнял её на третьем курсе, там не то что жертв никаких нет, она даже не по начерталке, а…

— Меня интересует машинка, на которой это было набрано.

— Зачем? — окончательно опешил Яков, но тут же опомнился, вновь зацепившись взглядом за пистолет, и, не дожидаясь повторного вопроса, поспешил ответить: — Конечно помню. Нам отдал её Медведков, а Васютин научился лихо печатать, так что он нам всем помогал переводить черновики в приличный вид, за деньги или по бартеру…

— Медведков?

— Да, он тогда как раз стал деканом факультета, ему поставили одну из первых в университете вычек… Боже, но при чём тут его машинка⁈ Машинкой там кого-то убили, что ли?..

Серафим, конечно, не ответил.

Декан факультета был номером вторым в списке подозреваемых. И что уж там, он был неприятен лично Серафиму, в отличие от Стоцкого, казавшегося неплохим человеком, поэтому видеть на скамье подсудимых Сеф бы предпочёл именно Медведкова. Но личные предпочтения ничего не решают, особенно когда нет улик, кроме весьма сомнительного дневника лабораторных исследований, который в отсутствие трупа легко можно назвать художественным вымыслом.

И всё же набранный раньше на той же машинке, принадлежавшей декану, текст, составленный не Стоцким, подкреплял подозрения.

— Как часто Медведков спускается в катакомбы?

— Понятия не имею! — искренне отозвался Яков, явно потерявший нить разговора.

— А если подумать?

— Он хорошо их знает, — нахмурился тот. — Но неужели вы хотите сказать, что он может кого-то убить? Нет, это немыслимо! Сергей Никитич великий учёный, он очень многое сделал для становления нашей науки, он…

— Не может убить даже во имя науки? — Серафим слегка склонил голову к плечу. — Кого-то ненужного. Чужого. Не из числа элиты, не из потусторонников, а с других факультетов.

— Нет, этого не может быть! — не поверил Стоцкий. — Сергей Никитич, конечно, бывает резок в суждениях, но это же только слова!

— Либо ты, либо он. Остальные варианты отсеялись,— легко соврал Сеф. Ещё несколько человек в запасе имелись, но хотелось посмотреть на реакцию.

— Не может быть, это какая-то ошибка! — Яков затряс головой. — То есть он, конечно, много времени посвятил изучению подземелий, и, если кто-то там пропадает, в первую очередь за советом идут к нему, но он давно забросил эти исследования, годы сказываются. Он очень неплохо чувствует себя для своего возраста, да и как чародей удивительно силён, обычно с годами сила уходит, но… Нет, невозможно!

— Двадцать лет назад появился слух о чудовище в подвалах крепости, которое дышало зелёным пламенем. Ты что-то слышал об этом?

— Даже немного поучаствовал, — с лёгким смущением признался Стоцкий. — Мы тогда на спор спустились в катакомбы, но я… Признаться честно, я был весьма нерасторопен, да и не то чтобы решителен, поэтому не ушёл далеко от двери. А двое моих товарищей по несчастью прошли, они и видели. Правда, сами толком не поняли, что именно, мы потом решили — морок какой-то.

— Имена товарищей.

Одного Стоцкий вспомнил, а второго — так и не сумел, это был паренёк с первого курса, и они не общались. И как ни старался — вроде бы искренне — помочь, но рассказать о том случае больше ничего не сумел. Яков вообще, по собственному признанию, не любил и старался не вспоминать студенческие годы, тем более такой неприятный опыт. Судя по всему, в те годы ему доставалось от соучеников.

Чем не мотив — озлобился, решил отомстить… Пожалуй, только тем, что объект для мести уж больно неподходящий, куда лучше подошли бы потусторонники, похожие на прежних мучителей, а не сироты или другие молодые люди со сложной судьбой.

— А Медведков считает, что звёзды и прочая астрономия влияет на ритуалы? — Вновь резко сменил тему Серафим.

— Да, он преданный и ярый сторонник старой теории. Мы не раз спорили по этому поводу, но он любые доказательства считает недостаточными. Он вообще весьма упрям, переубедить почти невозможно — всегда был, а возраст дополнительно сказывается. Ладно теории! Но он не понимает, что сейчас, когда сформировались школы основных чародейских направлений, будущее за их смешением и взаимодействием! Я и с Градиным тогда сошёлся на интересе к этому вопросу, а Сергей Никитич, увы… — тут Стоцкий запнулся, опять снял очки и, чуть щурясь, посмотрел на Серафима. — Вы всё же полагаете, это он, да? Или я.

— Или так.

— Не знаю, убедит ли это, но… Моё знакомство с профессором Градиным свидетельствует в мою пользу. — Яков явно собрался и взял себя в руки, и Дрянин решил не возвращаться к прежней тактике. — Верьте или нет, а я не знал о его экспериментах, и для меня истинное положение вещей стало таким же шоком, как и для большей части научной общественности. Он был хорошим наставником и талантливым чародеем и очень умело скрывал всё прочее. Однако его вычислили и казнили. Я не настолько самонадеян, чтобы считать себя более хитрым или везучим, нежели Градин. Я бы из одной только осторожности не пошёл на подобное преступление!

— Звучит правдоподобно, — признал Серафим. — А Медведков не так осторожен?

— Я не знаю, что сказать, — вздохнул Яков, потёр скулу, развёл руками и вновь надел очки.

Такая реакция тоже была слишком хороша для игры обыкновенного преподавателя. Понимая за собой вину, он бы ухватился за возможность свалить всё на кого-то другого, тем более такого кандидата ему предложили на блюдечке, и это выглядело бы более чем естественно. Но он продолжал отрицать.

— К слову о Градине, он же тоже учился здесь. Они ладили?

— Точно уважали друг друга и считали специалистами в своей области. Встречались на конференциях, общались… Я не обращал внимания. Да и не слишком хорошо я разбираюсь в людях, чтобы видеть все эти мелкие сигналы, на основе которых проницательные дамы метко угадывают взаимоотношения разных персон, — неуверенно улыбнулся он.

— Они вели переписку?

— Наверное. — Стоцкий пожал плечами. — Было бы странно, если бы не вели, но не думаю, что они обсуждали нечто этакое. Впрочем… — он запнулся, нахмурился, опять потёр скулу и сцепил пальцы в замок. — Всё же вспоминается один странный эпизод после… Ну, после окончания всех тех событий и скандала, когда профессора казнили.

— Эпизод чего? — подбодрил Серафим.

— Сергей Никитич обычно достаточно сдержан в проявлении эмоций. Случается, повышает голос в пылу спора, всякое бывает, но таким, как тогда, я его прежде не видел. И меня это неприятно удивило.

— Поясни, — нахмурился Сеф.

— Он был в ярости. Кричал, что… В общем, его возмущение сводилось к тому, что никто не имел права посягать на такой великолепный ум и одного из лучших учёных современности, каким был Градин. Я не решился тогда напомнить, за какие преступления осудили профессора, и так и не собрался рассказать ему о той части исследований, которая волей случая оказалась у меня в руках. Боюсь, это теперь наталкивает на нехорошие мысли, да? И всё равно не могу поверить. Чтобы Медведков, опытный наставник…

— Который развёл у себя на вверенной территории грубую сегрегацию по признаку обладания определённым даром и готов был, в числе прочего, закрыть глаза на преступление своих студентов, направленное против обладателей другого дара, — напомнил Сеф. — На основании того, что никто не погиб.

— О чём вы? — удивился Стоцкий. — Когда он… Погодите, неужели речь о тех двух отчисленных студентах? До меня дошёл слух, что их выгнали за серьёзное нарушение, но я не удивился, эта парочка должна была рано или поздно закончить именно так, они весьма безответственны. Но преступление! Какого рода?