– Да?

– Это я, – прозвучал голос Адама – низкий, глухой, какой-то горловой, резкий, неприятный. Когда Адам громко произносил что-то на публике, то обычно на него все оборачивались.

Я нажала на кнопку, открывая дверь внизу.

Через пару минут Адам уже перешагнул порог моей квартиры.

– Птен, привет, – сказал он, нависая надо мной – его метр девяносто пять против моих метра шестидесяти. Хотел обнять, но я оттолкнула его:

– А руки? – Я указала на пачку влажных салфеток, лежавших на полке под зеркалом.

Адам фыркнул, вытянул салфетку из пачки, тщательно вытер ею руки, смятый ком бросил в корзину для мусора, что стояла тут же.

Потом опустился на неширокую скамейку – с кованым основанием, тяжелую и прочную, притянул меня, усадил к себе на колени, развел в стороны полы моей длинной рубашки и издал что-то вроде стона сквозь стиснутые зубы.

…У Адама были ужасные руки. Грубые, жесткие, шершавые, которые всегда царапали мою кожу. Пальцы и ладони Адама – сизые, с въевшимся в углубления папиллярных узоров металлом. Эти темные разводы не отмыть, я давно поняла, я уже смирилась.

Руки кузнеца. Да, у Адама – именно эта, редкая нынче, профессия… Почти все его родные по мужской линии являлись кузнецами – он, его отец и его сводный брат Виктор. Семейный бизнес. Бизнес, который занимал все свободное время. У Адама не было ни жены, не детей, но зато мне приходилось делить своего любовника с его работой.

Мужчины в семье Адама вечно выполняли чьи-то заказы – то они ковали перила, ограды, канделябры, садовую и домашнюю мебель (наподобие вот этой скамейки, на которой мы сейчас сидели, ее сюда Адам и притащил, кстати), то изготавливали оружие – кинжалы и мечи… Не настоящее оружие, как я поняла, а скорее сувенирное. А иногда мужчины рыскали по окрестностям в поисках подходящего металла, добывали его – на каких-то свалках, у перекупщиков, еще где-то. В подробности семейного бизнеса своего любовника я не вникала, неинтересно.

Чем занимались женщины в этой семье, я представляла тоже весьма смутно. Вроде мачеха Адама и жена его брата отвечали за домашнее хозяйство, за быт, за детей (у Адама было двое племянников), еще дамы снимали какие-то видеоролики о том, как ухаживать за садом и огородом и как готовить и делать заготовки на зиму, выкладывали ролики в соцсети… Женщины в той семье блогеры, короче. Это занятие было мне немного понятнее, даже учитывая то, что уход за садом и огородом меня совершенно не волновал. Но я не пыталась отыскать эти поучительные видео в социальных сетях. Зачем? Я глубоко городской человек, никакая сила не заставит меня заниматься рассадой и даже цветами, тем более и дачи-то у меня нет.

Словом, Адам себе не принадлежал, он являлся частью семейного клана Громовых. Скорее всего, и сегодня они с братом (наверняка это он остался сидеть в машине) собирались ехать за металлоломом, потому Адам и торопился. Иначе их заказ мог уплыть еще куда-то.

Прелюдия все-таки присутствовала сейчас, как же без нее. Самая обычная прелюдия – поцелуи и прикосновения. Я чувствовала на своей груди тяжелые, шершавые ладони Адама. Он мял и тискал меня, как, наверное, делали его предки-мужчины тысячи лет назад. Незатейливые, но, надо признать, имеющие эффект движения. Почему прикосновения Адама так заводили меня – я не знаю. В Адаме не было никакой нежности (впрочем, как и грубости, честно скажу, он никогда не причинял мне боли, да я бы и не потерпела такого), а был один лишь… примитив, или как это еще назвать?

Поцелуи Адама тоже не отличались изысканностью и ловкостью. Он целовался так, как и должен целоваться э-э… кузнец. И вообще. У него были слишком большие зубы, большой язык – а это неудобно, у меня сейчас челюсть даже заныла немного. Я не нуждалась в каких-то особых ухищрениях, и даже, хуже того, я их и не хотела, тактильный голод был мне несвойственен, поэтому меня с самого начала знакомства с Адамом не покидало ощущение, что вот это все – временно. Ведь я хотела простоты, а вовсе не примитива.

Адам – не мой человек, не мой мужчина. Говорят, любовников выбирают по запаху, так мне и запах Адама тоже не нравился. Мой любовник, судя по всему, курил сегодня. Не сразу перед визитом ко мне, а полчаса назад, быть может? Скотина. Я же просила.

Запах тела Адама меня тоже не устраивал. Нет, Адам – не грязнуля, он не из тех мужиков, которые забывают о душе и не пользуются дезодорантами, его природный запах – не отвратительный, но он какой-то уж слишком явный, с отчетливой, неистребимой ноткой мускуса, не мой совсем. Это запах чужого мужчины.

Адам некрасивый. Даже не так, он – страшный. Фигура у него еще ничего, а вот лицо откровенно пугающее. Грубое, жуткое. Давний шрам через всю щеку – уже не особо выделяющийся, но заметно перекосивший его лицо. Вывернутые наружу большие губы. Взгляд… да как у маньяка у Адама взгляд, тяжелый и напряженный. Волосы – темные, довольно длинные, чуть вьющиеся на концах, иногда Адам забирал их сзади в хвост. А что может быть непривлекательнее мужского хвоста?

Наверное, еще кое-что, но вот это самое «кое-что» меня тоже не особо устраивало, конкретно – своей избыточностью в длину, поэтому нам во время свиданий приходилось использовать так называемый ограничитель. Нечто вроде резинового бублика, сокращавшего длину «достоинства» Адама.

– Время… – невнятно, хрипло произнес Адам. Отстранил меня, принялся расстегивать прыгающими пальцами всякие «молнии» и пуговицы на своей одежде. До конца раздеваться не стал – там приспустил, здесь приподнял. Затем лег спиной на скамейку, ногами в ботинках сорок пятого размера достал до входной двери, уперся в нее.

«Одинокий небоскреб посреди пустынной равнины… – глядя на Адама, с сарказмом подумала я, потом спохватилась: – И почему мне вечно лезет в голову разная ерунда?! Так, а где наш «бублик»?» А вон он, тут же, на комоде, вместе с пачками салфеток, специальным гелем для смазки…

«Бублик» я торжественно водрузила на «достоинство» Адама, словно устанавливая нижнюю часть детской пирамидки, затем перекинула ногу сверху.

Адам зажмурился, застонал, когда я потихоньку стала опускаться на него. Как это бесило меня, все эти его звуки, которые он издавал. Как меня сейчас раздражало его лицо, и без того странное, а тут еще и перекошенное страстью. Он – настоящий Квазимодо.

– Тише, пожалуйста, – прошипела я.

Я ненавидела себя за то, что я с ним, за то, что я сейчас делаю, и то, как я это делаю и где делаю. Не в постели, а в прихожей, причем мой любовник в башмаках и не раздетый до конца – потому что на счету каждая минута.

Наверное, нечто подобное чувствуют люди с лишним весом и проблемами со здоровьем, когда, махнув на все рукой, поедают всякую неполезную еду. Это ужасно, но прекратить почему-то невозможно. И человек остервенело ест, ест, заталкивает в себя еду, не в силах остановиться… Мои ощущения, судя по всему, из этой же оперы.

Все плохо, все отвратительно. Но мне именно этого и надо. И уже нечего стесняться и стыдиться. Да и Адама я не люблю, он меня совершенно не волнует, поэтому можно расслабиться и, стиснув зубы, извиваться на нем, и уж лучше я буду это делать, чем Адам. Потому что если он вздумает залезть на меня сверху и начнет тут всерьез двигаться, то разгромит всю мою прихожую… Случалось уже такое. Недаром эту скамейку именно он сюда и притащил, поскольку на счету Адама – сломанные диван и банкетка.

Адам, конечно, старался молчать, да и я тоже… Вдруг там, под дверью, на лестничной площадке, соседи стоят у лифта? Не хотелось бы становиться объектом сплетен.

Поэтому лишь изредка мы с Адамом перекидывались короткими фразами, междометиями – о том, быстрее или медленнее надо двигаться, скоро ли финал и все такое. Вот тут у нас все с ним совпадало, тут мы могли работать командой и хоть как-то взаимодействовать.

– Не сейчас, – командовала я, ерзая на нем.

– Тогда… медленнее, – попытался придержать он меня рукой.

– Здесь! Вот так! – сквозь зубы сказала я и прижала его шершавые ладони к своей груди. – Двигай слегка по кругу.