Чем больше я смотрел вокруг, тем больше казалась толпа. Я продолжал замечать тех, кого совсем не знал. Увидел, как товарищи Джона Растяжки помогают Дину с закусками. Увидел людей, которых знал, но никак не ожидал встретить на вечеринке «Давайте посмотрим, что будем делать», сосредоточенной на Морли Дотсе.

Кабинет Синдж тоже был открыт для толпы. Люди дрейфовали туда-сюда в поисках общения.

Было объявлено, что к самому Морли вход воспрещен. Трое худших сорвиголов Джона Растяжки получили разрешение врезать тем, кто не поймет намека.

Из этого правила были исключения – один на один и под пристальным наблюдением. Сарж. Плоскомордый. Белинда. Я.

Как только я перестал привлекать сборище, Белинда и генерал подплыли ближе.

Туп пожал мне руку, сказал, что я хорошо выгляжу, потом заметил, как это замечательно, что я снова проявляю гражданскую активность. Я сохранил бесстрастное выражение лица и не спросил, с чего он решил, что я вообще когда-то демонстрировал чувство гражданской неполноценности.

– Мы можем проскользнуть на секундочку в кухню? – спросил он. – Это приватная беседа.

– Разве я могу ответить отказом?

На кухне было ненамного уединенней, чем в других местах, из-за Дина и его снующих повсюду помощников-крысюков.

«Это может быть важно. Не трать время на споры, Гаррет. Я ощущаю скорое появление того, кто может оказаться лекарем мисс Контагью. Он очень близко. А еще на Макунадо-стрит начала расти популяция попрошаек».

Мы с генералом вошли в кухню. К счастью, тогда, когда процессия из Дина и его помощников как раз покинула ее с подносами. Подносы выглядели так, будто каждый крысюк нес столько выпивки и закусок, сколько весил сам.

В голову начали приходить мрачные мысли, что лучше бы Покойнику не только грабить мозги, но и свести вместе нужных людей, дать им поговорить о том, что следует делать. И лучше бы вложить нужные идеи в нужные умы, пока он этим занимается… потому что, если это продлится долго, я разорюсь.

– Налить? – спросил я, вытаскивая кружку.

Рукопожатия.

Я устроился за заваленным едой столом.

– Поговори со мной.

Генерал казался разочарованным.

Он изменился. Усталый, но решительный чиновник средних лет превратился в постаревшего измученного бюрократа.

– Гаррет, я не знаю, что сказать. Говорят, ты изменился. Я слышал, ты стал образцовым подданным Карентийской короны.

– Я всегда им был.

– Пардон? Ты всегда был упрямым, обструкционистским поганцем. Не интересовался ничем, сулившим процветание обществу.

Какого дьявола?!

– Имеется в виду, что «процветание» не приводило меня в экстаз с тех пор, как Дил Шустер решил все за меня.

«Не спорь. Смирись. С его точки зрения он утверждает стопроцентную правду».

Значит, он должен определить термин «процветание общества».

– Я тоже тебя люблю.

«Не существует двух людей, которые смотрели бы на вещи одинаково. Ты это знаешь. В данный момент важно, чтобы мы не враждовали с союзниками только ради удовольствия быть непростыми людьми».

Погодите. Даже мой партнер думает, что я отказываюсь сотрудничать с жестяными свистульками и придерживаю информацию лишь для того, чтобы их изводить?

– Гаррет, ты здесь? – спросил генерал. – Или умер и отправился в ад?

– Я пребывал в шипах того, что могло стать великим откровением.

С другой стороны, это могло стать и возвращением завтрака.

– Что нужно? – спросил я.

– У нас, гвардейцев, есть одна моральная проблема, которая превращается в нереально моральную проблему.

– Надеюсь, это не заразно.

– Именно. Все хорошее, что мы сделали, может начать сходить на нет, если не разобраться с этой заварушкой.

– Я потерял нить рассуждений.

– Ты не?..

Он раздраженно взглянул на меня.

– С тех пор как мы познакомились, меня обвиняли в том, что я мешаю расследованию или намеренно задерживаю его. И это правда. Я так и поступал, но только в интересах моего клиента. Может, в одном случае из десяти. Тогда я знал, почему на меня рявкают. Но сейчас я никому не мешаю и никого не задерживаю. Все, что я делаю, – это защищаю друга, которого едва не закололи. Защищаю на случай, если кто-нибудь попытается завершить начатую работу. Половина присутствующих и некоторые из тех, кого здесь нет, заявили: это все, что мне дозволено делать. И это все, что я собираюсь делать. И по крайней мере одна женщина не хочет, чтобы я делал даже столько.

– Какой обидчивый!

– Чертовски верно.

– Почему тогда ты собрал всех этих людей?

– Я их не собирал. Я их не приглашал. Ты получил мое приглашение?

– Нет. Но это твой дом.

– Это место, где я остаюсь, поскольку считал, что Морли будет здесь в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Туп с сомнением посмотрел на меня.

– Я впервые узнал о сборище совсем недавно: Синдж прервала мой спокойный сон и велела прийти сюда, чтобы помочь, – сказал я.

– От тебя всегда поднимались внушительные клубы дымовой завесы.

– И снова спрошу: что от меня нужно?

– Нас отстранили от расследования дела.

– И вы смирились? Вы же потеряли людей.

– Гаррет, кончай. Для остальных дело не в Морли Дотсе. Меня не очень волнует он и его проблемы.

– Скажи ему об этом.

– С радостью. Он в состоянии вести деловой разговор?

– Он в коме.

– Скверно. Но его показания не играют решающей роли. Решающей будет наша неподкупность. Начав профессиональную деятельность, мы с Дилом пообещали, что никто не встанет над законом. Даже королевская семья. Принц Руперт поддерживал нас, когда мы наступали на чьи-то любимые мозоли. Но на этот раз он велит нам осадить назад. Мы должны махнуть рукой на это дело. Такое же послание было отправлено Организации.

– Кто имеет такие связи, чтобы запугивать принца Руперта?

– Именно. Мы это выясним.

– Вы не собираетесь осадить назад?

– Мы собираемся стать менее навязчивыми. Незаметными. Но чем больше на нас давят, тем усерднее мы будем копать. Полагаю, то же самое можно сказать об Организации. Когда кто-то начинает давить на Контагью, они давят в ответ.

– То есть ужас перед бурной активностью в производстве мертвых тел может быть причиной, по которой принц хочет уступить?

– Нет. Я думаю, кто-то с Холма, тот, кто может заставить даже принца Руперта наложить в штаны, хочет, чтобы дело прикрыли. Я зайду в своих догадках так далеко, что скажу: весь Холм хочет, чтобы дело прикрыли.

– Потому что преступники могут быть среди них?

– Отчасти. Но скорее всего, потому, что, если мы будем копать слишком глубоко, мы, вероятно, выясним то, что` Холм хочет утаить от публики.

Я налил себе чаю. Дин за дверью кухни велел мне поторопиться. Ему нужно было вернуться к работе. Я вопросительно приподнял бровь.

– Большинство граждан Холма так же потрясены найденным на складе, как и мы, – сказал Туп. – Но они хотят справиться с этим самостоятельно.

– Так позвольте им это сделать.

– А в следующий раз, когда кто-нибудь захочет захлопнуть дверь перед Гвардией? В следующий раз, когда кто-нибудь захочет сам творить правосудие?

Туп страдал от той же тяжелой болезни, какая правила поступками Шустера. В большинстве случаев от нее больше пользы, чем вреда.

– Все, что я могу, – это пожелать удачи. Я буду здесь, если что, выступая в роли няньки.

Он не поверил ни единому моему слову.

Иногда нет смысла общаться с некоторыми людьми. Их поступками правит то, что творится у них в голове. Все, что происходит вовне и не вписывается в их концепцию, просто игнорируется.

Уэстмен Туп был хорошим человеком. Он мне нравился. Но он мог взбесить меня так, как не удавалось больше никому, разве что Тинни.

– Входи, Дин.

Дин ворвался на кухню и начал действовать быстро и энергично, исполненный решимости еще до заката солнца довести меня до нищеты.

Белинда перехватила меня в комнате Морли, вместе с глухими крысюками.