— Очень удобно, — согласился я.

Александр Дьяк посмотрел на нас, словно на маленьких детей, и покачал головой.

— Осторожней с лужами, — предупредил он, забирая трость. — Электрическая банка повышенной емкости, разряд при замыкании будет чрезвычайно силен. Категорически не рекомендую погружать в воду более чем на треть. — Он постучал пальцем по утолщению и вернул трость мне. — Могу я рассчитывать на ваше благоразумие, Леопольд Борисович?

— Всенепременно, — уверил я изобретателя.

— Насчет дождя не волнуйтесь. Ни капли, ни брызги не опасны.

— А мне ты об этом не говорил! — укорил владельца лавки Альберт.

— Я еще не окончательно выжил из ума, чтобы доверить трость тебе! — отмахнулся Александр Дьяк. — Хотя насчет здравости собственного рассудка уже не вполне уверен…

— Сколько мы должны вам за аренду? — спросил тогда я.

— Просто верните ее в целости и сохранности, — попросил старик. — Мне дюже интересно, насколько надежным и долговечным окажется соединительный механизм. Сам я много уже не хожу, а иначе износ никак не оценить.

— К концу недели будет нормально?

— Да. А теперь простите, мне надо разобраться с проводкой!

Лампочки под потолком мигали уже без перерыва: я не стал отвлекать хозяина, еще раз поблагодарил его и отошел к входной двери. Альберт на миг задержался и спросил:

— Для меня ничего не было?

— Я бы написал! — Старик вытолкал поэта за дверь и вывесил табличку: «Закрыто».

Судя по его обеспокоенному виду, дело было вовсе не в электрической проводке, а в очередном изобретении.

— Мировой человек! — уверил меня Альберт, вздохнул и добавил: — Только излишне увлекающийся.

— Как ты с ним познакомился? — спросил я и на пробу изо всех сил оперся на трость; та мягко спружинила, но и только. — Вряд ли он любитель поэзии.

— Марки, — просто ответил поэт.

— Марки?

— Почтовые марки, — подтвердил Альберт. — Здесь учатся студенты со всего света, родные и друзья пишут им письма. Знал бы ты, какие иногда попадаются раритеты!

— Понятия не имел, что ты филателист.

— Я — нет, — уверил меня приятель. — Но друзья моих друзей имеют к этому делу определенный интерес. В общем, все непросто…

«Просто» у поэта получалось нечасто, поэтому я с расспросами приставать не стал. Прошелся, приноравливаясь к трости, и поинтересовался:

— Зачем ты притащил меня сюда? Ведь не из-за трости?

Брандт пожал плечами.

— Александр одинок, — произнес он. — Ни семьи, ни друзей. Эмигрировал из России невесть когда, но близко так ни с кем и не сошелся. Вечно возится со своими изобретениями и никому их не показывает. Это накладывает определенный отпечаток, знаешь ли. Старик начал сдавать.

— И ты решил его развлечь?

— Я рассчитываю покупать у него марки еще долгие годы, — рассмеялся Альберт и достал карманные часы. — А теперь прошу извинить — у меня свидание.

— Таинственная незнакомка?

— Она. — Поэт мечтательно вздохнул и предупредил: — Если решишь заночевать в городе, поищи другое пристанище. Боюсь, сегодня не смогу тебя принять.

— Боишься или надеешься?

— Лео, ты, как всегда, зришь в корень! — рассмеялся Альберт, хлопнул меня по плечу и зашагал к главному корпусу Императорской академии. До меня донесся насвистываемый им мотивчик.

Я покачал головой и отправился в противоположном направлении.

Меня ждали дела.

2

Пока шел до ближайшей остановки паровика, окончательно приноровился к трости. Мягко пружиня вначале, она плавно принимала на себя вес и при этом нисколько не елозила в руке, когда пружина сжималась до упора и появлялась жесткость. Никаких люфтов — только вверх и вниз, вверх и вниз.

Единственное, что немного смущало, — это негромкое жужжание динамо-машины, но на оживленных улицах оно полностью растворялось в городском шуме и не привлекало ко мне внимания прохожих.

Дома застать Рамона не получилось, тогда я заглянул в небольшую закусочную неподалеку, где констебль имел обыкновение обедать перед выходом на дежурство. Он и в самом деле был там. Я прошел в просторное помещение со свисавшими с перекладин свиными окороками, уселся рядом и спросил:

— Как дела?

Рамон бросил ковыряться вилкой в паэлье и смерил меня мрачным взглядом.

— Суббота! — вздохнул он. — Последний день на службе!

— К слову, о последнем дне, — я достал из кармана номер «Атлантического телеграфа» за одиннадцатое число и передвинул его приятелю, — предлагаю потратить его с толком.

Констебль начал читать передовицу; я заказал сладкий пирог и чашку кофе.

Стоило бы взять что-нибудь более существенное, но после сытного обеда меня всякий раз клонило в сон.

— И что, — озадаченно хмыкнул Рамон, просмотрев заметку о жестоком убийстве, — теперь ты собираешься охотиться на Прокруста?

— Забудь о Прокрусте!

— Лео, тебя не понять! Чего ты хочешь от меня, скажи прямо!

Я едва подавил тяжкий вздох.

— Рамон! Какова вероятность одновременного появления в городе двух разных оборотней с одинаковыми повадками?

— Здесь ничего не говорится об оборотне, — возразил констебль. — К тому же убийство случилось через три дня после новолуния, а оборотни в это время квелые.

— Обычные оборотни, — поправил я приятеля.

Констебль отодвинул от себя недоеденную паэлью, взял стакан с сангрией и откинулся на спинку стула.

— Обычные оборотни? — не понял он. — Это как?

— Низшие выродки, которых корежит при полной луне, — пояснил я. — Такие даже в Новом Вавилоне не редкость.

— В императорском парке каждое полнолуние усиленные патрули, — подтвердил Рамон. — Правда, болтают, большей частью ловят лунатиков.

Принесли пирог, я откусил его, прожевал, запил кофе и кивнул.

— В новолуние обычные оборотни на людей не нападают, поэтому газетчики и вспомнили о Прокрусте.

— Но если это не Прокруст, — скептически поморщился констебль, — и не «обычный», как ты выразился, оборотень, тогда кто?

— Оборотень, который контролирует свою звериную сущность в любое время, вне зависимости от фаз луны, — ответил я.

— Такое возможно?

— Разумеется.

Рамон задумчиво потер подбородок.

— Допустим, ты прав…

— Я прав без всяких «допустим»! — отрезал я. — Характер ранений у первого покойника полностью совпадает с почерком нашего убийцы.

— Ты не видел первого покойника.

— Здесь написано достаточно.

Констеблю надоело со мной спорить, он посмотрел на часы и поставил вопрос ребром:

— Даже если ты прав, что это нам дает?

— Мы можем выследить убийцу.

Рамон рассмеялся:

— Высокого худого левшу, возможно, приезжего? В Новом Вавилоне? Лео, это все равно, что искать монетку, переворачивая камни на морском берегу! Придется опросить миллионы человек!

— Вовсе нет, — спокойно возразил я. — Скажи, что ты видишь на снимке?

Констебль взял газету, какое-то время рассматривал ее, потом предположил:

— Подворотню? — но сразу поправился: — Кровь?

— Именно! — подтвердил я. — Убийца не мог не перепачкаться в ней с ног до головы. Неужели ты полагаешь, что он ходил в таком виде по улицам?

— Был поздний вечер, — пробормотал Рамон, — магазины готового платья давно закрылись. Но рядом парк. Он мог отстирать одежду там.

— В грязной воде и без мыла? — усомнился я, обдумал это предложение и кивнул. — Да, мог. Но сомневаюсь, что у него хватило на это выдержки.

— Полагаешь, опасался облавы?

— А ты бы не опасался на его месте? Жестокое убийство, кровавые следы ведут в парк — прочесать заросли в такой ситуации вполне логично, не так ли? Оборотень не мог знать, когда именно обнаружат тело. Он спешил.

— Допустим. Но ты представляешь, сколько людей придется опросить? И заметь — опросить повторно! Думаешь, сумеешь найти хоть кого-нибудь, у кого расспросы сыщиков уже в печенках не сидят?

— Следователи просто не знали, кого надо искать и что именно спрашивать, — заявил я.