Я насторожился.
— Точно?
— В тот день, да.
Незадолго до пожара полицейские вывезли из клиники пациента. Что это — простое совпадение или нечто большее? Быть может, этим пациентом был я? Как иначе мне удалось освободиться из карцера?
И кстати, почему меня вообще держали в карцере?
— Перерыв заканчивается, — напомнил санитар, алчно поглядывая на пятьдесят франков. — Пора мне…
— Погоди! — потребовал я. — Те полицейские предъявляли хоть какие-то бумаги? Распоряжения о переводе пациента? Ордер на арест? Они представились?
— Может, и представились, — безразлично пожал плечами Кларк. — Должны были.
— Ты сам их видел?
Санитар кивнул.
— Видел. Еще удивился, помню…
— Чему?
— Один из полицейских полукровкой был. Такая, знаете, характерная внешность, когда в родителях испанцы и аборигены Нового Света намешаны.
— Уверен?
— Среди беженцев от ацтеков таких хватало, — подтвердил Эндрю Кларк. — Но этот точно местным был. Кто же беженца в полицию возьмет?
Действительно, кто?
Я поднялся с лавочки и уточнил:
— Выглядел он как?
— Ну, смуглый такой и черноволосый, с красноватой кожей, — припомнил санитар, пряча в карман белого халата пятьдесят франков. — Невысокий, широкий в плечах. Крепкий. У него на подхвате паренек молодой был, тот чистокровный испанец.
Я с сомнением поглядел на собеседника, но поборол подсознательное желание пырнуть его стилетом, да и требовать деньги назад тоже не стал. Пусть ничего особо важного и не узнал, но одну или две зацепки все же получил.
И, к слову, от какого заболевания лечили в клинике сиятельных? От какого заболевания лечили меня самого?
Эндрю Кларк встал и принялся убирать в бумажный пакет недоеденный завтрак, но я его остановил.
— Последний вопрос.
— Что еще?
— Где тут поблизости можно недорого поесть?
3
День вышел долгим и нервным. Перед возвращением в клуб я заглянул в облюбованную медицинским персоналом столовую через дорогу и плотно там перекусил. Заработал изжогу, но нисколько по этому поводу не переживал, поскольку дальше до самого вечера даже не присел.
Суббота! В клубе — аншлаг и столпотворение, а Жиль лежит в морге, да и Лука со своей простреленной ногой едва передвигается. Как сел в заднем коридоре, так ни туда и ни сюда. Но хоть комната отдыха и гримерки под присмотром.
Сам я курсировал по клубу и время от времени выдвигался на задний двор, а потом Виктор Долин привез Ольгу, пришлось присматривать еще и за ней.
Когда начало темнеть, я спустился в подвал, разобрал в каморке истопника маузер «К63» и тщательно протер его везде, где могли остаться отпечатки пальцев. Затем прошелся ветошью по кобуре и вновь спрятал оружие в саквояж. Туда же закинул старые грязные перчатки, потертую фетровую шляпу, моток веревки и перепачканный угольной пылью комбинезон, который издали, да еще и в темноте вполне мог сойти за рабочее одеяние трубочиста.
Оставлять клуб субботним вечером на одного лишь Антонио не хотелось до скрежета зубовного, но иного выхода у нас попросту не было. Я отправил красавчика с его обычного места у центральной лестницы к входной двери и попросил буфетчика лично встречать членов клуба.
— А что такое? — забеспокоился Морис Тома. — Куда вы все собрались? И что стряслось с Лукой? Он еле ходит!
— Все в порядке, Лука подвернул ногу, а нам с Гаспаром надо кое-куда отлучиться по поручению Софи. Не беспокойся, скоро вернемся.
Новая обязанность буфетчика нисколько не воодушевила, но спорить с кузеном хозяйки он не решился. Я ободряюще улыбнулся ему напоследок, окликнул Гаспара и вместе с испанцем отправился на задний двор.
— Скажи, в Новом Вавилоне много аборигенов Нового Света? — спросил я, когда мы выехали на коляске за ворота.
— Да уж хватает! — фыркнул Матадор.
— А если не брать в расчет недавних переселенцев? Меня интересует человек, родившийся в смешанной семье. Второй родитель — испанского происхождения. Кастилец, баск, каталонец, галисиец — не знаю. Еще он имеет какое-то отношение к полиции. Сложно его будет отыскать?
Гаспар хмыкнул.
— Ну и задачку ты задал! Могу попробовать поспрашивать, но гарантировать ничего не возьмусь.
— Поспрашивай, — кивнул я.
На город накатывали стремительные осенние сумерки, всюду зажигались витрины магазинов и питейных заведений, где-то бродили от столба к столбу фонарщики, где-то мрак разгоняло яркое сияние электрических ламп. В небе плыли сигнальные огоньки дирижаблей, по дорогам скользили лучи фар самоходных колясок и прыгали отблески «летучих мышей» конных экипажей.
Но главное — окна. Редкими квадратами на темных стенах домов светились прямоугольники окон, постепенно их загоралось все больше и больше. Одни были закрыты плотными шторами, другие занавешены лишь полупрозрачным тюлем. Иногда взгляд выхватывал движение в комнатах, а присмотришься — и будто на экране синематографа разворачиваются картинки чужой жизни.
Неподалеку от пьяцца Гальвани коляска заехала в глухой переулок, там я быстро нарядился в комбинезон, завязал низ лица платком, нахлобучил на голову шляпу и надел перчатки. После этого дотянулся до нижней перекладины пожарной лестницы и вскарабкался на крышу. К этому времени уже окончательно стемнело, и темный комбинезон полностью растворился на фоне ночного неба. Впрочем, кто станет глазеть вверх в столь поздний час? Главное — самому не оступиться впотьмах и не свернуть себе шею.
Из приткнувшейся к печной трубе будки послышалось курлыканье, я пригнулся, чтобы не маячить над коньком, и перебежал дальше. Крыши лишь несведущему человеку представляются безлюдными, на деле сюда поднимаются отнюдь не одни только трубочисты. Ходят к птицам голубятники, меняют черепицу кровельщики, вывешивают на чердаках стираное белье домохозяйки. Да те же вездесущие мальчишки чего стоят!
Но не в это время. А даже если меня и заметят, кликнуть постового никому и в голову не придет. Трубочист припозднился, дело житейское.
Из распахнутых окон мансард слышались голоса и звон посуды, где-то играл граммофон, во дворе заливисто лаяла собака. Добравшись до края крыши, я сначала перекинул на соседнюю саквояж, затем примерился и перескочил сам. Внутри квартала дома были построены впритык друг к другу, можно было пройти от улицы до улицы, ни разу не спустившись на землю.
Уже третье здание выходило на пьяцца Гальвани. До противоположной стороны площади от него было… Я выставил перед собой большой палец — метров семьдесят или немногим меньше. Для прицельного выстрела из длинноствольного маузера с примкнутым деревянным прикладом-кобурой дистанция попросту смешная.
Расстегнув саквояж, я вытащил пистолет и отрегулировал прицел, а затем оттянул затвор и принялся один за другим вставлять в неотъемный магазин патроны. После примкнул кобуру и положил оружие рядом с собой на скат крыши. Вытащил блокнот и сполз чуть ниже — так, чтобы меня не было видно с улицы. Запалил спичку, прикрыл ее ладонями и принялся внимательно изучать сделанные несколько дней назад рисунки.
Большой Джузеппе в полный рост. Большой Джузеппе сидя. Большой Джузеппе в движении на полушаге.
На второй спичке я постарался подметить особенности фигуры и взялся за маузер, мысленно прокручивая в голове характерные жесты главаря сицилийцев. Комнаты в доме напротив освещали газовые рожки на стенах, и местные обитатели отбрасывали на легкие полупрозрачные занавески свои слегка искаженные силуэты.
Большего и не требовалось. Лишь бы оказался на месте Джузеппе.
Тени ходили и сидели, собирались за столом в большой комнате на третьем этаже, гасили свет в одних помещениях и зажигали его в других. Тени жили своей жизнью и не ассоциировались с людьми.
Просто бумажные фигуры театра теней.
Предстоящее убийство нисколько не волновало меня. Угрызений совести я не испытывал ни малейших. Никто не терзается муками совести из-за необходимости выдернуть впившегося в кожу клеща или прихлопнуть комара. Вот и Джузеппе… тот еще клещ. И пусть не мне брать на себя роль высшего судии, но…