Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:

— Огонь есть?

Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.

Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.

— Все, поехали! — поторопил меня Рамон.

С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.

— Вечно от тебя проблемы, Лео, — проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.

Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.

Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.

Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в «Готлиб Бакхарт». К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей — это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того — государственная измена.

Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.

Куда больше обеспокоило предупреждение лепрекона. Мой переживший столь пугающую метаморфозу вымышленный друг нисколько не преувеличивал: если сила падшего возьмет верх, нам обоим несдобровать.

Но каким образом вернуть коротышке-альбиносу его прежнее обличье, если талант сиятельного больше не повинуется мне?

Начал накрапывать мелкий дождь, зашуршали по крыше капли дождя. Рамон немного расслабился, уселся на лавку и спросил:

— Как ты собираешься со мной расплатиться?

— Легко, — усмехнулся я, а когда на лице приятеля заходили желваки, продиктовал адрес конторы поверенного.

— И что мне с этим делать? — нахмурился Рамон.

— Привезешь мэтра к Брандту, оформим перевод.

— Ты вот так запросто способен отстегнуть пятьдесят кусков? — засомневался крепыш.

— На кой черт ты вообще вытащил меня из клиники, раз не поверил в оплату?

— Я не сомневался в твоих словах, просто предполагал, что речь пойдет об отсрочке. И потом — мы же с тобой друзья, так?

— Друзья, — подтвердил я, чувствуя в словах бывшего напарника некую недосказанность. — Что-то еще?

— Нет, — покачал Рамон головой и вновь выглянул в окно. — Подъезжаем.

— Что тебя беспокоит?

— Помимо налета на психиатрическую клинику?

— Помимо этого, да.

— Тот человек, который приходил от тебя…

— Говорил же — я его не знаю!

— Помяни мое слово, с ним еще будут проблемы, — вздохнул Рамон. — И не проси от него избавиться, хорошо?

— Не стану, — пробурчал я, вовсе не испытывая в этом уверенности.

В этот момент броневик замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Рамон распахнул боковую дверцу и указал на аккуратный двухэтажный домик.

— Тебе туда.

Я выбрался из броневика на неровную брусчатку тротуара, и немедленно навалилось головокружение. Пришлось опуститься на подножку кабины.

— Помочь? — спросил Рамон.

— Нет, — отказался я, оглядывая узенькую улочку, дома которой жались друг к другу боками, словно бродяги в холодную ночь. Отличались они лишь потемневшими медными цифрами на стенах да вывешенными за подоконник горшками с пожухлыми цветами. Городская сажа и копоть не оставили растениям ни единого шанса порадовать взгляд прохожих яркими красками.

Да и в остальном улочка выглядела серой, мокрой и неприметной. Она совсем не походила на места, в которых поэт предпочитал останавливаться прежде.

— Это точно здесь? — засомневался я.

— Справлялся в Императорском театре, — подтвердил Рамон.

— Ну если так…

Я протянул руку, крепыш помог мне подняться с подножки и предупредил:

— Мы подождем.

— Лишним не будет, — согласился я, хоть из труб на крытой черепицей островерхой крыше и шел дым.

Если Альберта не окажется дома, меня в таком виде даже на порог не пустят. Лично сам я и слушать не стал бы худого и босого бродягу с длинной седой щетиной и клочьями неровно обстриженных волос, да еще наряженного в застиранные обноски с чужого плеча…

Но делать было нечего, я босыми ступнями по холодным камням прошлепал к дому и несколько раз стукнул молоточком по медной пластине. Сначала ничего не происходило, затем послышались шаги, дверь приоткрылась, и на меня с изумлением уставилась средних лет женщина в строгом платье и чепце.

— Милостыню не подаем! — объявила экономка с явственным английским акцентом и попыталась закрыть дверь, но я успел заблокировать ее ногой. Босую ступню так и зажало.

— Альберт у себя?

Тетенька с чопорным лицом старой девы на миг заколебалась, потом раздраженно объявила:

— Уходите или я позову полицию!

В прежние времена Альберт Брандт и сам нередко возвращался домой в подобном виде, но я не стал об этом говорить, просто спросил:

— Что вы видите у меня за спиной?

Пусть на списанном броневике Рамона не было гербов и бортовых номеров, а из башенки при продаже демонтировали «гатлинг», но мало кто из обывателей мог с первого взгляда отличить его от полицейской самоходной коляски. Тетенька засомневалась.

— Какое отношение… — начала было она, но тут у нее за спиной послышался быстрый перестук каблуков, словно кто-то спешно сбежал по лестнице со второго этажа.

— Что-то случилось? — поинтересовался приятный женский голос, и сразу, без всякого перехода, раздался радостный возглас: — Лео!

Выскочившая из дома Лилиана бросилась мне на шею, едва не сбив при этом с ног.

— Лео! Ты вернулся! — смеясь и обливаясь слезами одновременно, повисла на мне подруга. — Я знала! Знала, что ты вернешься!

Появление Лили словно придало мне сил, и каким-то чудом я сумел устоять на ногах.

— Давай зайдем в дом? — предложил я, чувствуя, как подгибаются колени.

Лилиана меня не услышала, пришлось самому шагнуть через порог, уводя подругу с улицы. Экономка быстро закрыла за нами дверь, не желая привлекать столь пикантной сценой внимание соседей, и в этом отношении я был с ней всецело согласен.

— Лео, любимый! — прижалась ко мне Лилиана. — Я так ждала, так надеялась!

Я поцеловал ее, заставляя замолчать, потом тихонько прошептал на ухо:

— Спасибо, что верила в меня. Без твоей веры я бы не выбрался.

Лилиана словно очнулась, отступила и посмотрела на меня со стороны:

— Ох, Лео! — охнула она. — Ты ужасно выглядишь! И так исхудал! Тебе надо немедленно лечь в постель!

— Со мной все в порядке!

— И не спорь даже! — отрезала Лили. — Когда ты последний раз ел горячее? Миссис Харди, приготовьте…

— Бульон, — попросил я, поскольку ничего другого мой желудок сейчас принять не мог.

— Да, бульон! — подтвердила Лилиана. — И позвоните в театр, сообщите Альберту, что вернулся Леопольд.

— Как скажете, — с ледяным спокойствием восприняла это распоряжение миссис Харди.