Я только вздохнул.

— Вези меня к себе в контору. И узнай, где сейчас живет Альберт Брандт.

— Что насчет пятидесяти тысяч?

— Заплачу, как только встречусь с поверенным.

— Скажи, Лео, то решение суда было настоящим? — спросил вдруг Рамон. — Моран имеет к этому какое-то отношение? Стоит мне озаботиться поиском алиби?

— Забудь, — отмахнулся я. — Моран здесь ни при чем.

— «Готлиб Бакхарт»! — покачал головой крепыш. — Подумать только!

Я ничего не ответил. Броневик шел по заасфальтированной дороге мягко-мягко, и меня укачало. Но глаза не слипались, просто мутило. Когда колеса затряслись на брусчатке, а потом начали проваливаться в выбоины переулков фабричной окраины, стало легче, но и так вывернуло наизнанку, только выбрался из кузова на задний двор конторы Миро.

— Пить! — прохрипел я, выпрямляясь.

— Держи, — протянул Рамон мне пузатую фляжку.

Я надолго присосался к ней, остатки воды вылил себе на голову.

— Брр! — поежился из-за утренней прохладцы. — Как-то холодно для сентября!

— Лео, — как-то странно глянул на меня Рамон, забирая фляжку, — конец октября на дворе.

— Драть! — непроизвольно ввернул я любимое словечко вымышленного друга и попросил: — Согреешь пару ведер воды?

— Любой каприз за твои деньги! — усмехнулся крепыш и спросил: — Ты хорошо знаешь парня, которого прислал ко мне?

— К тебе кто-то приходил? — удивился я. — Это была не телеграмма?

— Нет, не телеграмма. Так ты его знаешь?

— Нет. А что?

— Мне он не понравился. Из благородных. От таких жди беды.

— Плохо, — пробормотал я. — Я должен ему услугу.

— Не хочу ничего знать, — отмахнулся мой бывший напарник и ушел греть воду, а я заполз на нижнюю ступеньку крыльца. Было холодно, но свежий воздух прочистил голову и прогнал тошноту. Стало легче.

Черт, да я словно второй раз родился!

Воду пришлось ждать чуть меньше четверти часа, и хоть за это время я изрядно озяб, но все же без колебаний стянул с себя больничную робу и с отвращением выкинул ее в кучу мусора. А потом, несмотря на бурые отметины свежих синяков, принялся остервенело тереть себя куском грубого мыла. Рамон поливал меня теплой водой.

— Здорово тебя отметелили. И худой, смотреть больно, — отметил он, когда я вытерся колючим полотенцем и надел застиранные до серости штаны и рубаху, слишком короткие для меня. — Есть хочешь?

— Нет. Водка есть?

— Только ром.

— Давай. И принеси два стакана.

— Я ром не пью.

— Тебе и не придется. Узнай, где живет Брандт.

Рамон помог мне подняться на крыльцо и провел в дом. Там он выставил на стол пузатую бутылку из темного стекла, потом принес два граненых стакана, а сам отправился наводить справки о поэте.

— Если что-то понадобится, проси у Тито, — предупредил он напоследок.

— Хорошо, — кивнул я, тяжело навалившись на рукомойник.

Посмотреться в зеркало над рукомойником я решился далеко не сразу, а когда переборол нерешительность и взглянул на отражение, то без всякого удивления встретил взгляд водянисто-прозрачных глаз. Не бесцветно-серых, как прежде, а просто-напросто стеклянных.

Профессор хорошо надо мной поработал. Даже слишком. Стоило удавить его, пока была такая возможность.

Я щелкнул выключателем, и комната погрузилась в полумрак, тогда немного отступила головная боль. Ноги безумно болели и едва двигались, я тяжело опустился на стул, наполнил из литровой бутылки граненый стакан и приложился к нему, глоток за глотком вливая в себя ром. Удержать в себе крепкий резкий алкогольный напиток удалось не без труда, но усилия того стоили. Очень быстро отступило напряжение, боль в избитом теле стихла, голову затянул мягкий туман.

Следующий глоток я сделал уже без всякого отвращения и не развалился даже, а растекся за столом. Затем до краев наполнил второй стакан, и сразу из дальнего угла погруженной в полумрак комнаты выдвинулась массивная фигура, с ног до головы закутанная в длинный просторный плащ. Лицо пришельца скрывала сгустившаяся под глубоким капюшоном тень, лишь двумя жгучими точками там горели светящиеся глаза.

Узловатые пальцы облапили стакан, и стекло жалобно скрипнуло под натиском изогнутых когтей. А потом чудовище влило в себя ром и звонко хлопнуло стеклянным донцем о столешницу.

— Драть, хорошо! — выдохнул мой вымышленный друг и сграбастал со стола бутылку. — Ну, малыш, за встречу!

Часть третья

Оракул. Сны и Сновидец

1

Люди меняются. Сначала взрослеют, потом стареют. Попутно толстеют, худеют, седеют и лысеют. Обычное дело.

Но нормальны подобные метаморфозы лишь для нормальных людей.

Вымышленные друзья не меняются, они на такое просто неспособны. Вымышленный друг существует исключительно в вашей голове, он плод излишне живого воображения, и не более того. Изменения происходят не с ним. Изменения происходят с вашим сознанием.

И если беловолосый коротышка-лепрекон превращается в жуткую химеру, чьи когти легко царапают стеклянный стакан, значит, у вас серьезные проблемы с головой. Проще говоря, вы чокнулись. Спятили. Двинулись. Пребываете не в своем уме.

Так подумал я, когда старый знакомец откинул с головы капюшон, но от комментариев воздержался. Вместо этого спросил:

— Где цилиндр потерял?

Альбинос знакомым жестом продемонстрировал мне средний палец с жутковатого вида когтем и одним махом осушил стакан рома.

— Дра-а-ать! — потряс он мощной головой, затем с прищуром глянул на меня и расплылся в ехидной улыбке. — А сам чего прическу поменял?

Я провел ладонью по неровно остриженной макушке, взял стакан, но пить не стал и посмотрел поверх него на собеседника. Тот перехватил мой взгляд и расплылся в страшноватой улыбке.

— И как я тебе?

— Уродом был, уродом и остался, — ответил я, изрядно, впрочем покривив при этом душой.

Пусть красавцем лепрекон не мог считаться и раньше, но в своем прежнем обличье страха ни у кого не вызывал. Сейчас же от одного взгляда на него дрожали поджилки и хотелось вжаться спиной в стену.

Горящие призрачным огнем глаза прятались под массивными надбровными дугами; зубы, казалось, не могли поместиться в широком лягушачьем рту. Узкие губы туго обтягивали их, оставляя торчать наружу длинные клыки. Островерхие уши плотно прилегали к голове, а приплюснутый нос совершенно точно не мог принадлежать человеку, да и короткий ежик белых волос, скорее, напоминал жесткую звериную шерсть.

И вместе с тем альбинос вовсе не казался отвратительным уродцем. Он словно вобрал в себя часть неземной красоты падшего, чье сердце сожрал, и внутреннее сияние сглаживало рубленые черты, смягчало их и превращало страшенную морду в заготовку, из которой искусный скульптор вполне мог изваять лицо Аполлона.

Я отхлебнул рома и покачал головой.

— Да нет, бред…

— На себя посмотри! — обиделся альбинос, выложил на стол сигару и уверенным движением когтя срезал кончик. На деревянной столешнице осталась глубокая царапина.

Зажав сигару меж толстых пальцев, Зверь закурил и выдохнул в мою сторону струю пахучего дыма. Сигара оказалась не из дешевых.

— Не хочешь спросить, что со мной не так? — прервал наконец затянувшееся молчание альбинос.

— Ветрянка? — пошутил я.

— Драть! — выругался Зверь и навис над столом. — Тебе в дурке начисто мозги промыли, малыш! Ты перестал верить. Ты перестал верить в меня, вот что со мной не так!

От табачного дыма заслезились глаза; я выдернул сигару из пальцев вымышленного собеседника и кинул ее в стакан с остатками рома. Та зашипела и погасла.

— В пять лет я начисто забыл о твоем существовании и не вспоминал о нем до совершеннолетия! Что же изменилось теперь?

— Сила! — рявкнул альбинос, соскочил со стола, и полы рваного плаща взметнулись, словно призрачные крылья. — Все изменила эта драная сила!