— Если верить часам, в преисподней прошло всего пять минут. А в Чистилище — нисколько, потому что времени здесь не существует. Зато пространство выделывается за двоих, — он бросил короткий взгляд на жабу, застывшую на приборной панели: — Грета, неужели они пешком умудрились так далеко уйти? Мы не сбились?

— Не сбились. Ты сам только что назвал причину. После их прохода действительность изменилась.

Они уже давно покинули каменистую пустыню и теперь петляли между редких одноэтажных коробок из бурого кирпича, без видимого порядка разбросанных по равнине. От крыш остались лишь черные стропила; у многих домов были выбиты окна, распахнуты двери. Над мертвым поселком высились телеграфные столбы с бахромой оборванных проводов. В стоячем воздухе ничто не скрипело, не шуршало, не звякало; мотор джипа, если даже имелся, работал беззвучно; лишь под колесами хрустел мелкий щебень.

— Надо передохнуть, — проговорил Хастур.

— Задницу отсидел? — ехидно осведомился Кроули.

— Грета устала, у нее лапы дрожат. И она должна поесть, — подозрительно ровным голосом ответил демон. И не меняя интонации, добавил: — Еще одна подначка, и я тебе язык вырву.

Кроули скрипнул зубами и остановил машину. Вылез, громко хлопнув дверцей, и прислонился к ней спиной, сложив руки на груди. Подхватив сумку, Азирафель присоединился к нему.

— Лучш-ш-ше бы пеш-ш-шком ш-ш-шли, — прошипел демон. — Ползем, как утки!

— Как улитки, — мягко поправил Азирафель.

— А утки что делают? — неожиданно заинтересовался Кроули.

— Утки ходят. У них есть лапы. Вот у улиток лап нет, поэтому они ползают, и весьма медленно, отсюда и возникло устойчивое выражение «ползти, как улитка». Утки же, имея перепончатые лапы для передвижения в воде…

— Ангел, прекрати. Пожалуйста.

— Удивляет пустынность местности, — помолчав немного, заметил Азирафель. — мне казалось, тут должно быть очень оживленно, ведь столько неприкаянных душ…

— Это потому, что в Чистилище все непрерывно меняется, — объяснил демон. — Когда я сюда первый раз заскочил… — он осекся, но Хастур сидел к ним спиной и, кажется, не прислушивался к разговору, — так вот, в первый раз народу здесь было, как на рождественской распродаже в каком-нибудь торговом центре. И выход, кстати, оказался неподалеку от входа. Но, бывает, еле-еле удается несколько завалящих душонок разыскать… Или совсем никого, одни развалины, как сейчас.

— Похоже на города после войн. Помнишь?

— Еще бы.

Азирафель прошелся по некоему подобию улицы, на которой они остановились.

— Зачем все это построили? И кто? — вслух удивлялся он, заглядывая в пустые окна домов. — Тут даже какая-то мебель… гляди-ка, детская кроватка!

— Людские души тянут за собой остатки земной памяти: свои жилища, вещи… Поскольку в Чистилище нет времени, мираж способен держаться бесконечно долго и даже быть осязаемым. Во всяком случае, так мне объяснил Аид, и другой причины я не доискивался.

— Аид? Разве он не в Аду?

— Должен быть там, но, между нами говоря, кому нужны эти древние боги, чтобы их стеречь… Аид давно перебрался сюда, говорит, с местными ему привычней. И он тут не один такой: я познакомлю тебя с Анубисом — мировой чувак!

— Обязательно познакомь с обоими. Мне еще не доводилось общаться с, так сказать, рукотворными богами. Каковы они?

— Бессмертные… В остальном смахивают на людей, что не удивительно. Аид, между прочим, на тебя похож: умен, как бог, но зануда страшный.

Они вернулись к машине.

— Хастур так трогателен в своей заботе о питомице, — вполголоса восхитился ангел.

— Если б ты знал, скольких убил этот жабовод, не умилялся бы так, — Кроули покосился на собрата и отвернулся. — Правда, в последнее время он поутих, но имей в виду: у Хастура репутация во стократ хуже, чем у меня.

Ангел кивнул, открыл сумку, порылся там, вытащил конфету, развернул и сунул в рот.

— Не могу без сладкого… Хочешь леденец?

Кроули отрицательно качнул головой, заглянул под брезентовый клапан и удивленно присвистнул.

— Зачем ты тащишь с собой еду? Начудесил бы.

— Эта еда не мне, а детям. И у начудесенных сладостей получается совсем не тот вкус, — признался ангел. — Сколько раз пробовал, все не то.

— Я так же кофе чудесить пытался, и всякий раз выходила бурда. Вот спиртное мне удается… — Кроули вздохнул. — Напиться бы, да нельзя.

— Мы обязательно их разыщем, — ангел прекрасно понимал причину его уныния. — Они рождены в Аду, неужели Чистилище способно их погубить?

— Надеюсь… — демон совсем сник. — Понимаешь, это ведь я во всем виноват. Они провалились в дыру во времени, а она образовалась потому, что я его часто останавливал.

Азирафель погладил его по плечу:

— Будем верить в лучшее. Послушай, — продолжил он уже другим тоном и кивнул на Хастура, — а если попробовать его угостить?

— Пф-ф! Дурацкая идея.

Но Азирафель поправил на плече сумку и, обогнув капот, с некоторой опаской приблизился к дверце, за которой сидел Хастур. Тот держал на коленях Грету и кормил ее с ладони дождевыми червями.

— Кх-м, Хастур… Позволь угостить тебя леденцом?

— Чего-о? — демон резко поднял голову, прикрывая плечом жабу.

— Это конфеты такие, вкусные. Мы с Кроули решили перекусить, и я подумал…

— От белопёрых мне подачек не нужно.

— Ну, если захочешь, дай знать, — ангел закрыл сумку и пошел обратно к Кроули, хмуро наблюдавшему за этой сценой.

— Можно двигаться дальше, — объявил Хастур.

— Их след растворяется, — сообщила Грета. — Это значит, они далеко от нас. Надо поспешить.

Мертвый поселок остался позади. Потянулись однообразные каменистые холмы — невысокие, голые, похожие на забытые курганы. Унылый пейзаж и тишина способны навести сонную одурь даже на тех, кто не нуждается ни в сне, ни в отдыхе. Не удивительно, что Азирафель задремал, покачиваясь на мягком сиденье. Сквозь сон ему послышались пронзительный скрип и металлическое звяканье. Он открыл глаза и огляделся: по обе стороны машины шли люди, тянущие за собой пустые железные клетки на узких колесах. Тонкие прутья дребезжали в пазах, колеса скрипели и подпрыгивали на колдобинах. Джип еле полз, Кроули шипел и не переставая ругался вполголоса.

— Что происходит? — дрогнувшим голосом спросил ангел.

— Ну ты же интересовался, где души, — сердито ответил демон. — Вот они!

Азирафель опустил стекло дверцы. Скрип и дребезжание сделались еще сильнее. Молчаливая череда мужчин и женщин, изможденных, оборванных, брела, глядя в землю, и, казалось, не замечала джип. Каждый волок за собой клетку, вцепившись в кольцо на длинной рукояти, которая крепилась к днищу.

— Самая никчемная разновидность душ, — прокомментировал Кроули. — Ни грехов, ни добродетелей. Зачем жили, для чего умерли…

— Если скопом взять, сойдут как мойщики, — возразил Хастур. — Котлы отскребать, золу мести…

— Останови машину, — попросил ангел.

Это было сказано так, что Кроули удивленно посмотрел в зеркало заднего вида:

— Что-то случилось?

— Останови машину!

Джип замер на месте, обтекаемый бесконечной колонной.

Азирафель выскочил и заметался между фигурами, заглядывая то в одно лицо, то в другое. Он никого не узнавал, но отчетливо понимал, что видит их не впервые. Правда, тогда эти люди брели не по Чистилищу.

…Скучный грязный городок при огромном полумертвом заводе. Изнуряющие монотонные будни, угрюмые и пьяные праздники с неизменным мордобоем под вечер; родители, осатанев от безнадеги, нещадно лупят детей, дети, вырастая, избивают родителей… Какой это был век? Кажется, уже двадцатый. Какое государство? Азирафель не мог сказать точно: он видел такое повсеместно. «Боритесь, протестуйте, требуйте!» — воодушевлял он, забыв, что должен призывать к незлобивости и кротости. «Пра-а-альна!» — орали ему в ответ и шли громить кабак или склад спиртного. А дальше — полиция, выстрелы, кровь, а на следующее утро снова завод.

«Не бейте детей! Пожалейте стариков!» — убеждал ангел, пытаясь оживить в людских сердцах любовь и милосердие. Не будешь сына пороть — разбалуется, возражали ему. А ту старую хрычовку вообще удавить надо, такую цену за самогон ломит!