Всеслав говорил довольно грубо, но Мясник, казалось, пропустил все мимо ушей. Это была сделка, и сделка могла быть более выгодной для такого успешного манипулятора и провокатора, как Мясник. Но лидер человекоборцев в этот раз оказался непробиваем.

– Ладно, – махнул рукой Мясник, – Бог с тобой, не хочешь не надо. Собери своих двадцать пять спартанцев, а лучше тридцать и завтра в шесть возле администрации.

– Уже завтра?

– А чего ждать? Да, и, если подтянешь каких-нибудь экологов или демократов, я только «за».

– Кто бы сомневался, – усмехнулся Всеслав, вставая со стула. – Ладно, будь здоров, Мясник. Пока, Гарри.

Гарри, не вставивший ни слова за весь разговор, так же молча, приподнял шляпу, которую он, как думал Всеслав, не снимал даже в душе.

– До свидания, дорогой, – попрощался Мясник, он наполовину откинулся в своем пластиковом кресле, провожая взглядом уходящего гостя. Немного обмякший и расслабленный, он теперь напоминал желе, не очень аппетитное, растекшееся от жары.

Глава 7

Что может быть замечательнее собственного дома, где можно скрыться от палящего солнца, превращающего людей в жареные сосиски, особенно если в этом доме установлена последняя модель системы микроклимата. С этой философской мыслью Зоя закрыла за собой дверь, с облегчением сняла туфли, и босиком, получая удовольствие от каждого шага по прохладной поверхности, дошла до дивана.

– Зоя, это ты? – услышала она голос из соседней комнаты.

– Да, мам.

– Как дела в учебе?

– Все хорошо. Ты опять пьешь это молодильное молоко Полли? – спросила она, увидев в руках матери стакан с зеленоватой жидкостью. – Правда думаешь, что оно помогает?

– Почему бы и нет? Раньше женщина в пятьдесят считалась уже старухой, ну или в лучшем случае пожилой теткой.

Зоя оценивающе посмотрела на мать – ее родительница была стройной, довольно привлекательной женщиной с копной темных блестящих волос чуть ниже плеч.

– Ты никак не походишь на старуху, – возразила она, – это даже как-то нелепо.

– Согласна. Сейчас иногда не понять кто перед тобой – старшая сестра твоей подруги или ее мать. Женщины стали стареть гораздо позже. Я знаю, о чем говорю, ты не видела снимки своей бабушки в моем возрасте. Подумать только, меня бы уже отправили на пенсию, и выглядела бы я соответственно пенсионеркам. Понимаешь, о чем я?

– О том, что молоко крошки Полли – это хорошо? – улыбнулась Зоя.

– Не смейся, – строго сказала женщина, делая глоток своего молодильного зелья, – между прочим, крошка Полли, как ты выразилась, был не просто большеголовым человечком, он был гением. Если бы его не убили, может я вообще бы перестала стареть. А убили его только за то, что он не хотел становиться агрессивным, портил статистику, ведь каждый большеголовый человек должен быть агрессивным, а тут… ему было уже почти шестнадцать, столько информации, а он никого не покусал. Кстати твой отец тоже приложил к этому руку, он еще не был министром, простой командир взвода, но успел отличиться – убил ни в чем неповинного ученого. Иногда я просто ненавижу его за это, за то, что он отнял у меня надежду на вечную молодость.

– Как и у миллионов других женщин… кстати где он?

– Кто?

– Ну, отнявший надежду, мой отец?

– Откуда мне знать? – равнодушно пожала плечами мать. – Можешь позвонить в его пресс-службу.

Это было сказано совершенно без злобы, с долей иронии, и Зоя отметила, что у ее матери не осталось даже обиды на мужа, которого уже смело можно было называть бывшим, настолько они стали чужими друг другу. Сама Зоя тоже иногда ограничивалась лишь парой фраз с семьей за весь день, но это ее совершенно не расстраивало, она отчетливо понимала, что никакое родительское тепло или поддержка ей и не нужны. Они оказались семьей чужих людей, строящих свои отношения на взаимовежливости и расчете.

Зоя поднялась с дивана.

– Ну ладно, я к себе. Завтра важный зачет, надо готовиться.

– Не помню, я спросила, как у тебя дела в университете?

– Все нормально, мам, – улыбнулась Зоя. – Когда я решу бросить учебу и уйти в полярники, я тебе обязательно сообщу.

– Ну да, ну да… – пробормотала мать, провожая взглядом Зою, которая уже поднималась к себе.

Комната Зои, как и спальни родителей, находилась на втором этаже. Она, казалось, совершенно не изменилась за двадцать лет, те же оранжевые шторы, стены, отделанные венецианской штукатуркой, картины. В ее голове сохранились воспоминания детства, когда они переехали в этот дом, ей было что-то около пяти. Мама возмущалась, что в доме нет картин, и она не может пригласить гостей. Как это дом без картин, как будто они не люди. Сейчас уже никто не бежит покупать картины, как только вселяется в новый дом, это пережиток прошлого, как и мамины яркие платья, бирюзовые и красные, с дивными шляпками. А картины все же висят.

Девушка упала на кровать и взяла телефон. Ее одолевало некоторое сомнение, стоит ли звонить Бобу. Сегодняшняя встреча с той милой брюнеткой на самом деле Зою очень обрадовала. Отец очередной раз убедил ее в своей паранойе, что все вокруг завязано на его работе в министерстве.

– Господи, – прошептала Зоя, – он просто не понимает даже, каким ничтожеством я себя чувствовала. Уродиной, неудачницей…

Так как в комнате никого не было, то ее слова, вероятно, в действительности были адресованы Богу.

Отбросив сомнения, она решила все–таки позвонить Бобу, ведь, в конце концов, было просто некрасиво вот так исчезнуть. Она набрала Боба, но услышав его голос в трубке, впала в ступор, понимая, что забыла придумать, что будет говорить.

– Боб, привет. Я извиняюсь, что не отвечала на твои звонки. Ты ведь звонил, помнишь?

– Конечно, помню, я звонил тебе раз сто.

– Ну да. Это, вообщем, папа виноват. Мне, если честно, стыдно даже говорить такое, мне же не пятнадцать лет. Но он, ну как бы сказать, настаивал на прекращении этой дружбы.

– А сейчас он передумал? – осторожно спросил Боб.

– Нет, это я передумала. Видишь ли, он убеждал меня в том, что истинная цель твоего общения со мной, всего лишь желание подобраться к нему поближе.

– В целях диверсии, – весело подхватил Боб. – Да, черт возьми! Он меня раскусил. Как же я теперь узнаю расположение боеголовок в нашем районе?

– Да, – усмехнулась Зоя, – уже никак. Но, Боб, ты должен тоже понимать, – она сменила тон на более серьезный, – что мы с тобой просто друзья, не более того. То, что я тебе сейчас звоню, означает только это.

– Хорошо, госпожа Авлот, как скажете. Но ведь встретиться по-дружески мы можем?

– Да, я думаю, сможем. Завтра я свободна после трех.

– Как насчет пиццы Сеньора Помидора?

– Замечательно. Я уверена, что около четырех я как раз проголодаюсь, и это отличный повод зайти в пиццерию.

– Только давай в шесть.

– Давай в шесть. Даже лучше.

– Боишься, что твой папа может про тебя узнать? – после небольшой паузы спросил Боб.

– Нет, я боюсь, что он может узнать про тебя. Ладно, Боб, мне пора заниматься, у меня очень много работы. Но я рада была с тобой поговорить.

– Так значит до завтра? – еще раз на всякий случай уточнил ее собеседник.

– Да, конечно, Боб, мы же договорились. В шесть у Сеньора Помидора.

– До встречи, Зоя.

– Да, Боб до встречи.

Закончив разговор, Зоя вздохнула с облегчением. Она сама не могла себе объяснить, зачем ей этот Боб, это встреча в кафе, которое могло легко сойти за свидание. Наверное, ей просто очень хотелось кому-то нравиться, быть интересной хоть кому-то. В свои почти четверть века у Зои было так мало друзей, даже не друзей, друзей, наверное, вообще не было, у нее было так мало хороших знакомых, что иногда она впадала в отчаяние. Во всем она, конечно, винила отца. В душе она никогда не могла согласиться с ним, что окружающие люди «не их круга», видят в ней лишь дочку Михаила Авлота.

Но, чтобы она сейчас подумала, если бы узнала, что такой искренний и смешной Боб, только закончив разговор с ней, уже набирал Всеслава, а затем и Инну Талер, сообщить, что все получилось. И Боб был абсолютно уверен, что Зоя заинтересовала Всеслава, не просто так. Но он был рад помочь своему партийному лидеру, и теперь ждал дальнейших указаний.