Несмотря на значительный списочный состав союзнических армий в Салониках – 200 тыс. французов и англичан, 120 тыс. сербов, 30 тыс. итальянцев, 10 тыс. русских, имевших на вооружении 1300 пулеметов и 662 орудия, эта огромная сила по-прежнему не имела единого командования, а эпидемия и трудности с коммуникациями позволяли использовать приблизительно лишь половину из этого внушительного списка. Тем не менее 22 августа сербам была оказана поддержка, и у озера Острово они остановили болгар, отбив одну за другой пять их атак47. Здесь же, под Флориной, впервые сошлись в боях русские и болгарские солдаты – бригаде Дитерихса, переброшенной на угрожаемый участок фронта, удалось остановить и оттеснить болгар48. Гинденбург считает особо крупной ошибкой недооценку шести новых сербских пехотных дивизий. Болгарское наступление опередило союзническое ровно на три дня. Его первым и наиболее зримым результатом было взятие Флорины и Баницы49. Однако у него были и другие последствия.
Помимо желания Фердинанда и болгарского командования, это наступление оказало значительную помощь союзникам, которые до этого имели довольно напряженные отношения с представителями греческого правительства. Двусмысленность присутствия никем не приглашенных иностранных войск на территории формально нейтрального государства создавала основу для недоразумений. В Салониках шла самая настоящая газетная война – в городе с 200-тысячным населением издавалось 18 ежедневных газет на греческом, французском, английском, итальянском, сербском и русском языках50. Однако если ранее союзники вызывали прочные симпатии только у греческого и еврейского населения Салоник, наживавшегося на торговле и снабжении армии (правда, на 1912 г. из 121,6 тыс. его жителей там проживало 60,6 тыс. евреев и 20 тыс. мусульман, так что христианское население было в меньшинстве, тем более после болгаро-греческих конфликтов 1912–1913 гг.), то после струмского наступления исчезли проблемы и в отношениях с греческими чиновниками и офицерами51.
«Болгарское наступление не удалось, и вместе с ним было сломлено болгарское мужество, – вспоминал Людендорф. – Болгарский царь и Радославов, которые в начале сентября были в Плесе (Ставка Германского верховного командования. – А. О.), плакались и просили германских войск»52. Предупреждая обсуждение вопроса о возможности вывода германских частей из Македонии, Фердинанд говорил: «Мои болгары любят смотреть на остроконечные каски, их вид придает им уверенность и чувство безопасности. Все остальное у них есть». Гинденбург, вспоминавший эту сцену, не удержался от комментария: «Это вновь убедило меня в справедливости вывода, сделанного Шарнгорстом, когда он сказал, что сильная воля подготовленного человека более важна для всей операции, чем грубая сила»53. Отношение болгар к немецким войскам было далеко не самым теплым. Тем не менее царь Болгарии был искренен. Помощь Берлина была необходима Софии.
На Дунае границу с Румынией охраняли, по словам Людендорфа, «старое и довольно слабое болгарское ополчение», которое имело на вооружении однозарядную винтовку Бердана, одна болгарская пехотная дивизия (приблизительный состав: 2 пехотные бригады – 16 батальонов по 1 тыс. человек, резервная пехотная бригада, 2 эскадрона, артиллерийский полк в составе 9 батарей (36 75-мм орудий производства Крезо), артиллерийский полк в составе 6 батарей (24 орудия от 75 до 87-мм производство Круппа), 2–3 горные батареи (8-12 орудий), 2–4 пулеметные роты, 2 инженерные роты, иногда гаубичная батарея, всего около 24 тыс. человек)54, сводный германский отряд под командованием полковника Боде55.
Учитывая низкую пропускную способность болгарских железных дорог, большинство из которых имело всего лишь одну колею (2–4 поезда ежедневно в период подготовки к наступлению группы Макензена в августе-сентябре 1916 г.56), слабость заслона на Дунае, напряженное состояние Салоникского фронта и сложность внутриполитической ситуации, Болгария представляла собой идеальную цель для комбинированного наступления Антанты при вступлении в войну Румынии. О сложности положения, в котором оказалась в это время Болгария, говорит тот факт, что ее правительство пошло на беспрецедентные меры по усилению своей армии – в нее начали призывать жителей оккупированных территорий. В сентябре 1916 г. призыв был распространен на мусульманское население болгарской Фракии, которое по условиям соглашения 1915 г. с Турцией освобождалось на 10 лет от призыва. Впрочем, призванных турок и албанцев собирали в отдельные учебные батальоны, где их обучали турецкие инструкторы и откуда новобранцы рассылались в турецкие войска (в Галицию на пополнение потрепанного в боях против Юго-Западного фронта корпуса, в Добруджу на границу с Румынией, на Кавказ), в австро-венгерскую армию (боснийские части)57. «Надо было ожидать, – писал Людендорф, – что она (Антанта. – А. О.) усилит свои атаки на западном фронте, в Италии, Македонии и Южнее Припяти, в то время как румыны, подкрепленные русскими, будут продвигаться в Семиградьи к открытому правому флангу нашего восточного фронта, или же из Добруджи в Болгарию. На одном из этих направлений нам готовился смертельный удар»58.
Такова была обстановка в конце лета 1916 г. в тылу салоникского фронта. Болгарское командование не ожидало для себя неприятных сюрпризов с этой стороны – его в гораздо большей степени беспокоила позиция Бухареста59. Тому было много причин, и они не исчерпывались только военными соображениями. Провозглашая целью войны объединение всех болгар и всех болгарских земель в одном государстве, София не могла не обратить внимания в сторону Добруджи. Она была частью этой программы. Для Радославова Берлинский конгресс был первым разделом исторической Болгарии, осуществленным в пользу Турции (Македония), Сербии (Ниш и Пирот) и Румынии (Добруджа). Вернуть последнюю с помощью России он надеялся еще при заключении русско-болгарского договора 1902 г.60
Проблему Добруджи, разумеется, нельзя сводить к гигантомании болгарского правительства. До 1878 г. эта территория рассматривалась и в Европе, и в России как часть Болгарии61, в Софии в 1916 г. предпочитали помнить не о том, что Россия освободила болгар от турецкого гнета, а о том, что в результате Сан-Стефанского и Берлинского конгресса Добруджа перешла к румынам. Эти воспоминания оживлялись и более близкими событиями, а именно Второй Балканской войной. Поведение Румынии тогда сделало ее одним из наиболее ненавидимых болгарским общественным мнением врагов. Россия, поддерживавшая врагов Болгарии, становилась все менее популярной. Посетивший в феврале 1916 г. Софию депутат рейхстага М. Эрцбергер отмечал, что идея германского союза была чрезвычайно популярной, а влияние русофилов в стране было ничтожно62. Более того, сокращалось и влияние славянофилов.
«С целью ослабления тяжелого впечатления, произведенного своею изменою, – заявлял 9 (22) февраля 1916 г. в Думе Сазонов, – сторонники принца Кобургского прибегают к позорному для всякой страны отречению от национального облика и, отказываясь от своей принадлежности к славянской семье, ищут установления родственных связей с турками и мадьярами. Россия, ценой своей крови освободившая болгарский народ от угнетавших его турок, с негодованием смотрит на братание болгар с их вековыми врагами. Трезвый болгарский народ не может долго поддаваться этому обману. Он поймет, лишь бы не чересчур поздно, что под видом осуществления своих идеалов его принудили служить чуждым ему германским интересам»63. Создается впечатление, что приход этого часа виделся болгарскому правительству страшным кошмаром.
Именно в это время для укрепления национального самосознания в Народное собрание Радославовым был внесен законопроект о переходе с юлианского календаря на григорианский. Уже 14 марта 1916 г. законопроект был принят и начал действовать с 1 апреля того же года64. Как отмечал сам премьер-министр, главной задачей этого нововведения было то, что болгары начнут, наконец, отмечать церковные праздники не вместе с русскими65. Жертвой Радославова чуть было не стал храм Святого Александра Невского в Софии. Церковь была построена перед самым началом Балканских войн, и на освящение ее ожидали приезда Николая II. Провокационная политика Фердинанда сделала визит русского императора невозможным, в результате радослависты планировали переосвятить ее во имя святых равноапостольских просветителей славянства Кирилла и Мефодия66. Но если пойти на этот шаг так и не решился даже Радославов, и явно не из-за собственных воспоминаний о роли России в Освободительной войне, то в случае с Румынией все было проще.
