Кроме экономических интересов немалую роль играли понимание силы Германии и страх перед ней. «Румыния свято чтила военную мощь Германии, а 1870 год был еще свеж в воспоминании румын, – писал посол Австро-Венгрии. – Но когда в ряды наших врагов вступила и Англия, то и эта забота была с Румынии снята, и с этой минуты для преобладающего большинства румын стало ясно, что осуществление их чаяний есть лишь вопрос времени и дипломатического искусства»¹⁶⁴. Два последних фактора сводились к расчету момента выступления. Он должен был наступить тогда, когда Румыния встретит наименьшее сопротивление противников и сможет выторговать наибольшую компенсацию у союзников. Искусство дипломатии сводилось к торгу. В начале 1915 г. С. Д. Сазонов еще пытался оказывать давление на Ионела Братиану, ожидая необходимого решения о вступлении в войну, однако эти попытки не были результативными. Бухарест ссылался на опасную концентрацию австро-германских войск на своей границе.

Русский министр иностранных дел не скрывал своего разочарования «малодушием румынского правительства и цинизмом заявлений его главы»: «Располагая полумиллионной армией, румынское правительство, по-видимому, растерялось перед возможностью вторжения 40 000 германцев. Впрочем, даже и эту угрозу легко было в свое время предупредить. Стоило только Румынии перейти в наступление в то время, как наши войска брали Львов. Такое ее выступление, несомненно, отдало бы в ее руки Трансильванию и ограничило бы ее от нынешних преувеличенных страхов. Что же касается требований, предъявляемых ныне Братиану к державам исключительно в целях обеспечения начала переговоров Румынии с Болгарией без принятия на себя каких бы то ни было обязательств, то я считаю эти требования весьма странными»¹⁶⁵.

На румынского премьера эти слова произвели весьма неприятное впечатление. В стране постоянно шла борьба между сторонниками разной политической ориентации. «С одной стороны, – вспоминал начальник разведки Юго-Западного фронта полковник П. А. Игнатьев, – высшее румынское общество не скрывало своих профранцузских и прорусских настроений, с другой – крупные дельцы и богатые капиталисты объявляли себя сторонниками центральных империй. Этот ежедневный антагонизм странным образом оживлял небольшую столицу, раздираемую такими противоречивыми мнениями»¹⁶⁶.

В Бухаресте проживало большое количество германских подданных, активно работали немецкие банки, которые стали опорой германо-австрийской пропаганды. В столице Румынии было основано «Румыно-германское бюро коммерческой информации», после преобразованное в «Румыно-германское агентство информации». Оно активно распространяло листовки, памфлеты, пропагандировавшие идею союза с центральными державами. Немцы фактически контролировали четыре журнала (Zina, Minerva, Moldova, Scara), со страниц которых вели пропагандистскую кампанию в пользу Тройственного союза. Кроме того, они оказывали поддержку газетам местных германофилов¹⁶⁷. Журналы были основаны в начале 1915 г., когда германо-австрийское руководство решило перейти от попыток прямого (путем взятки) или косвенного (путем выделения средств на избирательную кампанию) подкупа политических деятелей к системной работе с общественным мнением¹⁶⁸.

П. А. Игнатьев так описывал ситуацию лета 1915 г.: «Румыния была наводнена германскими фильмами, которые без конца обновлялись, не давая нам никакой передышки. Впрочем, у нас не было никакой необходимой специальной организации, чтобы вовремя дать опровержение. В этих фильмах показывали разгром наших армий, долгие рассуждения военнопленных, «победоносные» атаки на французском фронте, триумфальные вступления в города, захваченные в 1914 году. Театры и мюзик-холлы были переполнены германскими артистами обоего пола, они ставили спектакли и исполняли германскую музыку»¹⁶⁹. Впрочем, эти успехи германской пропаганды в городе никак не могли повлиять на в целом весьма неблагоприятный для центральных держав расклад сил в Румынии.

98 % населения страны составляли православные, большая часть из которых крестьяне, по довоенному еще мнению А. Нокса, были настроены прорусски¹⁷⁰. Румынская аристократия в целом склонялась в пользу Согласия, питая особенно теплые чувства к Франции. Франкофильские настроения были ярко продемонстрированы во время визита делегации генерала П. По, получившей восторженный прием в Бухаресте в феврале 1915 г.¹⁷¹ «Его сопровождала и приветствовала толпа, которую префект полиции определяет в двести тысяч человек. Город был разукрашен французскими флагами. Король и королева приняли знаменитого участника Франко-прусской войны 1870–1871 гг., потерявшего в ее сражениях руку. В честь генерала состоялось два торжественных банкета. Правительство содействовало этим манифестациям, не присоединяясь к ним официально. Братиано вторил Блонделю (французский посол в Румынии. – А. О.), что в один прекрасный день придет время для вступления в войну Румынии, точно так же, как Италии, но ввиду позиции Болгарии и русских поражений необходимо выждать более благоприятных обстоятельств»¹⁷².

И те, и другие симпатии не стоит преувеличивать, однако лицеисты и студенты в городах с радостью маршировали под французскими знаменами, а вчерашние крестьяне – солдаты румынской армии, судя по донесениям местной полиции, категорически не желали воевать с русскими¹⁷³. Русская дипломатия и разведка активно работали по привлечению симпатий румынских общественных деятелей на сторону России. Начальник Дунайской флотилии контр-адмирал М. М. Веселкин развернул особо энергичную деятельность по их подкупу, им было сделано подарков (в виде ювелирных изделий) на сумму около 2 млн рублей¹⁷⁴. 16 марта 1915 г. Николай Николаевич (младший) даже предлагал генералу П. По по пути домой через Румынию задержаться в этой стране, где он был популярен, чтобы способствовать ее вхождению в войну на стороне Антанты в случае удачного русского наступления в центре Карпат¹⁷⁵.

Если в Бухаресте колебались зимой и весной 1915 г., и там, во всяком случае, наблюдалось резкое сокращение влияния Германии и Австро-Венгрии, то после Горлицкого прорыва отношение Румынии к центральным державам стало гораздо более осторожным. В русском Генеральном штабе предполагали, и, судя по всему, к этому мнению склонялся император, что Румыния выбрала такую же тактику, что и в 1913 г.: выждать для своего выступления решающий момент в самом конце войны. В то же время русские военные в большинстве своем невысоко оценивали румынскую армию, а дипломаты считали, что за свое выступление Бухарест требует плату, превосходящую реальную ценность возможных действий этого потенциального союзника¹⁷⁶. Эти соображения не были лишены оснований, особенно в части платы, которую в это время румынская дипломатия ожидала не только за возможные действия в будущем, но и просто за сочувствие.

В мае 1915 г. военный министр Великобритании высказал мысль о желательности вступления в войну Румынии. В ответ в Бухаресте потребовали значительных территориальных уступок при будущем разделе Австро-Венгрии. Это мгновенно создало проблемы в отношениях с уже существующим союзником Антанты на Балканах. Для Сербии особенно неприемлемы были румынские претензии на Воеводину (Банат). Н. Пашич в телеграмме от 10 мая 1915 г. сербскому послу в этой стране Павлу Мариновичу особенно отмечал стратегическую важность Баната как ворот в Моравскую долину. Эта территория была одной из наиважнейших военных и политических целей Сербии в войне, она непосредственно граничила с Белградом. Французы предлагали Н. Пашичу пойти на уступки в этом вопросе, обещая взамен полную поддержку идеи создания Великой Сербии путем присоединения к королевству Боснии и Герцеговины, а также Хорватии с Далматинским побережьем. Узнав о сербской позиции по Банату, которую, кстати, активно поддерживал С. Д. Сазонов, Г Китченер сказал: «Пусть сербы куда-нибудь переместят свою столицу»¹⁷⁷.