В 12 губерниях Закавказья и Средней Азии, даже если и считать за таковые территории со смешанным населением: Бакинскую, Дагестанскую, Елисаветпольскую, Акмолинскую, Закаспийскую, Самаркандскую, Семипалатинскую, Семиреченскую, Сыр-Дарьинскую, Тургайскую, Уральскую, Ферганскую и Закатальский округ, проживали не приблизительно 10 млн, как заявил А. И. Шингарев, а 7,730 млн мужчин88. Если исходить из того, что христианское, то есть уже подлежавшее призыву население равнялось мизерной цифре 730 тыс. человек, то это означало, что предлагалось призвать каждого четырнадцатого. И это без учета возрастных показателей! Нельзя не отметить, что это были чрезвычайные показатели, особенно для территорий, где до войны не действовала призывная обязанность. Ссылки на европейский опыт были неуместны и в этом случае.
У французов сокращенная воинская повинность в Африке была введена в 1912 г. В Алжире до войны проживали около 5 млн и в Западной Африке около 10–12 млн человек. Иначе говоря, численность мужского населения этих территорий можно считать близкой к показателям вышеупомянутых русских губерний. Тем не менее Алжир дал французской армии 177 800 человек, а Западная и Экваториальная Африка – 181 512 человек, то есть меньше единовременно предлагаемой А. И. Шингаревым для Туркестана и Кавказа цифры. За время войны все колонии Франции, включая, кроме перечисленных, Индокитай, Мадагаскар, Сомали и Тихоокеанское побережье, Тунис и Марокко, дали 544 890 бойцов и 221 608 рабочих. В Англии боеспособной силой, формируемой в колониях, была лишь англо-индийская армия. К началу войны она состояла из девяти дивизий (120 тыс. человек), позже их число увеличилось до десяти. Так называемые туземные части были настроены весьма воинственно и рвались в бой. Их отправляли на фронт, заменяя английскими территориальными дивизиями. В общей сложности за войну в Индии было мобилизовано 770 тыс. человек, из них в действующей армии находились более 500 тыс. Превосходить этот предел, по мнению английской колониальной администрации, не стоило – это могло вызвать беспорядки. Существовали большие проблемы, связанные с невозможностью использования подразделений на европейском фронте по причине их неприспособленности к условиям театра военных действий, как, впрочем, и на азиатском – по причине опасности столкновения с единоверцами. Сикхов[4] и гуркхов[5], которых англичане посылали в Месопотамию, в России не было89.
Неудивительно, что подобные выступления лучших представителей общественности не вызывали в правительстве ни доверия, ни желания сотрудничать, а подобная позиция правительства делала думцев беспощадными критиками любой ошибки властей. Не будет лишним отметить, что ни в Великобритании, ни во Франции принципы комплектации вооруженных сил в колониях не были нарушены за все время войны. Более того, когда в январе 1916 г. всеобщая воинская повинность была введена в Англии, Шотландии и Уэльсе, в Ирландии осталась старая добровольческая система. Самое интересное состоит как раз в том, что опыт союзников, во всяком случае на словах, всегда вдохновлял отечественных англоманов и франкофилов. Отступление на фронте совпало с масштабным провалом политики уступок общественности, которую защищал Верховный главнокомандующий. Сессия Думы явно не отмечалась продуктивной работой, зато складывалась оппозиционная императору комбинация Ставка – Дума – Земгор – ВПК. Разочарование – вот что было основой дальнейших действий Николая II.
Впрочем, напористый непрофессионализм тех, кто претендовал на знание, не мог вызвать ничего иного. Следует отметить, что в сентябре 1915 г. правительство распространило среди депутатов записку относительно нежелательности применения воинской повинности среди этого населения. Она вызвала возмущение фракции мусульман, которая энергично поддержала предложение А. И. Шингарева, а отказ от него трактовала как оскорбление90. Уже через неделю после этого возмущения «Новое время» с удовлетворением отметило, что против «призыва киргизов» выступал В. А. Сухомлинов, но теперь этот вопрос, поставленный на очередь Думой, уже не имеет противников: по расчетам его сторонников, реализация данного проекта должна была дать армии не менее 400 тыс. «прекрасных наездников». «В настоящее время вопрос этот, – торжествовала газета, – снова поставлен на очередь и, по-видимому, будет разрешен в самом непродолжительном времени»91. Остается добавить, что попытка властей распространить на кочевое население трудовую мобилизацию вызвала в 1916 г. восстание на территориях нынешнего Казахстана и Киргизии.
20 августа (2 сентября) 1915 г. правительство было собрано для совещания в Царском Селе. По просьбе И. Л. Горемыкина Николай II согласился принять Совет министров. Его председатель поддержал мнение большинства кабинета, считавшего эту встречу необходимой. Инициатива принадлежала А. В. Кривошеину, который еще надеялся в последний момент переломить ситуацию в пользу Николая Николаевича и стать, в конце концов, главой правительства. Эта попытка не увенчалась успехом. «Все министры, – вспоминал А. И. Спиридович, – за исключением Горемыкина и умного, положительного, хладнокровного министра юстиции Александра Хвостова, убеждали Государя не принимать Верховного командования. Косвенно Государя поддерживал Горемыкин»92. Либерально настроенное большинство правительства во главе с С. Д. Сазоновым было весьма активно. А. В. Кривошеин, князь Н. Б. Щербатов, П. А. Харитонов, С. Д. Сазонов, А. Д. Самарин и, конечно, А. А. Поливанов попытались уговорить Николая II изменить свое решение, указывая на «тревожное положение общественной мысли, на необходимость с ней считаться и на ту тревогу, которая может обнять страну, когда она узнает, что царь уехал из столицы, от своего правительства, в армию, сместив там доныне командовавшего армиями Великого Князя, который как бы попадает в опалу, когда Россия и не приписывает ему вины в постигших нас военных неудачах»93.
Николай II, волновавшийся до начала заседания, совершенно спокойно выслушал доводы выступавших, которым не удалось убедить его в своей правоте94. «Государь, – отмечал адмирал И. К. Григорович, – поддержанный лишь одним Горемыкиным, остался непоколебим в своем решении»95. Император сообщил министрам о своем решении принять пост главнокомандующего и о том, что его отъезд в Ставку назначен на 22 августа (4 сентября)96. После встречи с Советом министров Николай II, по словам фрейлины А. А. Вырубовой, воспроизвел свой ответ на речи членов правительства, призывавших отказаться от этого шага, и их реакцию на его решение: «Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!». Некоторые министры стояли как в воду опущенные97. Ленинградский историк М. Ф. Флоринский, как представляется, прав, когда говорит о том, что в этом вопросе «столкнулись, по существу, две концепции роли министров в управлении империей»98. Особенно ярко противоречия между этими концепциями проявились на следующий день.
21 августа (3 сентября) на заседании Совета министров С. Д. Сазонов и его сторонники, опираясь на соответственные резолюции земских и городских организаций, вновь попытались призвать правительство к коллективному протесту против решения императора99. Поначалу вновь только один И. Л. Горемыкин нашел в себе силы категорически противиться этим планам. «Та агитация, – сказал он, – которая идет вокруг этого вопроса и связывается с требованием министерства общественного доверия, является стремлением левых кругов использовать имя Великого Князя для дискредитирования Государя Императора. Весь шум вокруг его имени есть не что иное, как политический выпад против Государя… От своего понимания долга служения своему Царю-Помазаннику Божию я отступать не могу. Поздно мне, на пороге могилы, менять свои убеждения. Убедите Государя меня убрать. Когда Его Императорское Величество в опасности, откуда бы она ни шла, я не считаю себя нравственно в праве заявлять Ему, что я не могу больше служить Государю»100.