«Императорский выход после объявления войны и манифестации на площади Зимнего дворца, – вспоминал А. С. Лукомский, – отразили в себе воодушевление русского народа. Никто не может сказать, что народ сгоняли к Зимнему дворцу или что манифестацией руководила «полиция»; нет, чувствовалось, что все население сливается в одно целое и в общем порыве хочет броситься на врага, чтобы отстоять свою независимость»75. По окончании выхода императорская чета проследовала из дворца на набережную, откуда переехала на «Александрию», взявшую курс на Петергоф. Корабль провожали приветствия десятков тысяч людей76.
Воодушевлением первых дней войны прониклись и рабочие Северной столицы. Стачки, на которые особое внимание обращали не только германские дипломаты, прекратились77. «Война принесла в русскую нацию такую солидарность, которой здесь никогда не было раньше, – писал корреспондент «Таймс». – Никогда еще Россия не была столь едина. Забастовки в Петрограде исчезли за ночь, и казаки, которых ввели в город для того, чтобы сохранять порядок на Невском проспекте и в других публичных местах, внезапно стали объектом приветствий. Один из них, говорят, сказал своему товарищу: «Это правда, что все эти люди приветствуют нас, или мне это снится?»78. Через два с половиной года на Невском проспекте толпа будет приветствовать казаков, которые обстреляют наряды полиции и жандармов, и ликовать, громя символы монархии, но пока патриотические демонстрации в Северной столице России сменяли друг друга, ликующие толпы собирались у сербского и французского посольств, приветствуя союзников79.
Исключение поначалу представляла ситуация с посольством Великобритании. 1 августа 1914 г. «Таймс» выступила с рядом резких антивоенных публикаций: «Целью и результатом нашего вступления в эту войну будет обеспечение победы России и ее славянских союзников. Будет ли доминирующая славянская федерация, с единодержавно управляющимся населением, скажем, около 200 млн человек, с весьма рудиментарной цивилизацией, но сильно вооруженных для военной агрессии, менее угрожающим фактором в Европе, чем доминирующая Германия с ее 65 млн высоко цивилизованного населения, большей частью занятого торговлей и коммерцией? Последней войной, которую мы вели на континенте, была война, направленная на предупреждение роста России. Сейчас от нас просят воевать за его обеспечение. Сейчас единодушно признается, что наша последняя континентальная война – Крымская война – была чудовищной ошибкой и просчетом. Будет ли это вмешательство хоть сколько-нибудь мудрее или лучше по результатам?»80.
По английским университетским центрам прошли мирные демонстрации, в которых участвовали студенты и преподаватели, английские ученые приняли обращение: «Мы рассматриваем Германию как страну, идущую впереди по пути Искусства и Науки, и все мы учились и учимся у германских ученых. Война против Германии в интересах Сербии и России будет прегрешением против цивилизации. Если по причине обязательств чести мы будем, к несчастью, вовлечены в войну, патриотизм может замкнуть наши рты, но даже скрепив зубы, мы будем считать себя вправе протестовать против втягивания в борьбу с нацией, столь близкой к нашей собственной и с которой у нас так много общего»81. Против поддержки России в любой форме выступили и лейбористы, в Палате общин и на митинге на Трафальгарской площади. Резолюции митингов ученых и социалистов были также опубликованы в «Таймс»82. Неудивительно, что до объявления войны Великобританией ее посольству в России даже угрожала опасность разделить судьбу германского, но утром 5 августа Дж. Бьюкенен получил короткую телеграмму из Лондона: «Война – Германия – Действуйте». Ситуация резко разрядилась буквально за несколько часов83. 23 августа (5 сентября) представители России, Великобритании и Франции подписали в Лондоне соглашение о незаключении сепаратного мира в войне84. Антанта как союз завершила свое формирование.
Волнения происходили и в других крупных столицах Европы. «Утром 3 августа 1914 г. статс-секретарь фон Ягов, – вспоминал посол Франции в Германии Жюль Камбон, – пришел во французское посольство в Берлине сообщить мне, что Германия порвала с нами дипломатические сношения и что после полудня мне будут вручены мои паспорта. Мы были в моем кабинете. Окна его, выходившие на Парижскую площадь, были открыты. Толпы молодых людей непрерывно проходили по площади, распевая патриотические песни; то и дело раздавались враждебные возгласы в адрес Франции. Я указал статс-секретарю на эту возбужденную толпу и спросил его, когда положат конец этому шуму и будет ли полиция охранять посольство. Ягов заверил меня, что будет. Но не прошло и нескольких часов, как толпа, двинувшаяся к английскому посольству, камнями разбила там окна. Император послал одного из своих офицеров к моему коллеге сэру Эдварду Гошену, чтобы выразить ему сожаление, и я никогда не сомневался, что фон Ягов был глубоко потрясен этим инцидентом. Правительство, которому повиновались как нигде и никогда, оказалось не в состоянии сдержать народные страсти. Народ словно опьянел»85.
В Берлине было разгромлено не только британское, но и русское посольство, в Лондоне и Париже – германские. В какой-то степени это было естественно для столичного города с большой концентрацией образованных сословий, с огромным давлением прессы на общественное мнение. «С 1870 года, – вспоминал Д. Ллойд-Джордж, – не было ни одного года, когда французская армия менее боялась бы своего великого соперника»86. Раймонд Пуанкаре вспоминал об этих днях: «К счастью, в эту среду, 5 августа, вся страна следовала только одному лозунгу – доверие! Словно по мановению волшебного жезла во всей стране был осуществлен священный союз (union sacree), который я призвал из глубины своего сердца и окрестил в своем послании к парламенту. Германское объявление войны вызвало в нации великолепный порыв патриотизма. Никогда во всей своей истории Франция не была столь прекрасной, как в эти часы, свидетелями которых нам дано было быть»87.
Из окон солдатского вагона случайно попавшему туда молодому человеку эти дни казались не столь красивыми, как из президентского дворца: «Поезд шел медленно, останавливался на разъездах, дожидаясь встречных эшелонов. На станциях женщины провожали мобилизованных; многие плакали. Нам совали в вагон литровые бутылки с красным вином. Зуавы пили из горлышка, давали и мне. Все кружилось, вертелось. Солдаты храбрились. На многих вагонах было написано мелом: «Увеселительная прогулка в Берлин»88. Нечто подобное происходило и в Англии. Д. Ллойд-Джордж отмечал, как общественное мнение его страны отреагировало на первые дни войны: «Угроза вторжения немцев в Бельгию зажгла огнем войны весь народ от моря до моря»89.
Британский премьер-министр Г Асквит, глядя на ликующих жителей имперской столицы, отметил, что война или все, что ведет к войне, всегда было популярно среди лондонской толпы. При этом он процитировал фразу премьер-министра Р. Уолпула: «Now they were ringing their bells; in a few weeks they’ll be wringing their hands (Сегодня они бьют от радости в колокола, а через несколько недель будут заламывать руки от отчаяния)»90. Эти слова удивительно точно подходят к колебаниям, которые суждено было испытать и русским столицам. Подобные метания особенно характерны для безответственной общественности.
Патриотический подъем наблюдался и в провинции. «Россию охватил вихрь, – вспоминала дочь генерала М. В. Алексеева. – Молодое поколение ликовало: «Война, война!», как будто случилось что-то очень радостное. Патриотический подъем был колоссальный»91. Молодежь, и не думавшая ранее о военной карьере, вступала в армию. А. М. Василевский так описал изменения, произошедшие в среде его сверстников: «Но теперь, после объявления войны, меня обуревали патриотические чувства. Лозунги о защите отечества захватили меня. Поэтому я неожиданно для себя и для родных стал военным»92.
