В 1910 г. русская разведка получила достаточно полную информацию о «плане Шлиффена» – его отчет о военной игре, проведенной в конце 1905 г. Начальник Большого Генерального штаба исключал возможность сохранения нейтралитета Бельгии и Голландии. Естественно, он исходил из своего видения интересов этих государств: «Едва ли может подлежать сомнению, если Франция и Англия выйдут победителями из этой войны, что оба маленьких государства – Бельгия и Голландия составят часть их добычи, между тем они должны ожидать несравнимо лучших условий со стороны Германии как победительницы. Собственные интересы Бельгии и Голландии призывают их стать на сторону Германии. Конечно, нельзя вместе с тем сказать, что они на самом деле последуют этому призыву… Все-таки можно принять, что оба эти угрожаемые государства примут более смелое и более здравое решение»²¹⁶. Готовность немцев действовать силой, если эти государства, во всяком случае Бельгия, не примут «более здравое решение», не вызывала сомнений.

23 апреля (6 мая) 1914 г. временно исполняющий должность военного агента в Гааге и Брюсселе ротмистр князь Д. А. Накашидзе сообщал в отдел генерал-квартирмейстера ГУГШ: «Короткость нынешней франко-германской границы, не позволяющая развернуть на ней всю массу германских войск, а также выгодность для этих последних занять излюбленное немцами охватывающее положение уже в самом начале войны с Францией выдвинули уже давно вопрос о возможности перехода части германских войск через Люксембург и Бельгию. Германская железнодорожная политика, стремящаяся создать здесь возможно большее число линий, часто не имеющих значения в торговом отношении, но являющихся новыми путями для перевозки войск, подтверждает предположение, что в случае войны германцы, рассчитывая на полную беспомощность Люксембурга и слабость бельгийской армии, не постесняются провести свои войска через эти две страны»²¹⁷. Непосредственно перед войной, 15 (28) июля 1914 г., эти положения были почти слово в слово повторены в публикации последнего, 62-го выпуска «Сборника Главного управления Генерального штаба»²¹⁸.

Выводы Д. А. Накашидзе оправдались через три месяца: 1) проход германских войск через Бельгию и Люксембург в районе Льеж – Намюр – Люксембург в случае войны с Францией весьма вероятен; 2) если война начнется внезапно, «что также весьма вероятно, то бельгийская армия не успеет, даже если бы того и пожелала, оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления этому переходу и дальнейшему продвижению германцев к французской границе»²¹⁹. Уже 29 июля Э. Грей предупредил князя М. фон Лихновского о том, что в случае европейской войны Англия не сможет длительное время держаться в стороне от конфликта²²⁰. В Берлине к предупреждению не прислушались, очевидно, по той причине, что там рассчитывали быстро справиться с противниками. Вступление немцев в Люксембург усилило готовность Лондона к вмешательству. Объяснения германского посла о том, что немцы вошли в Люксембург для гарантии порядка на местных железных дорогах, принадлежавших Пруссии, и что эта мера не затрагивает территориальной целостности герцогства, были отвергнуты Э. Греем: «Это не вопрос территориальной целостности. Это вопрос нейтралитета»²²¹.

1 августа Лондоном было сделано соответствующее заявление и в отношении Бельгии. Тональность его была весьма серьезной: британское правительство недвусмысленно давало понять Берлину, что не останется в стороне в случае вторжения в королевство. М. фон Лихновский добавил к донесению слова о своем убеждении в том, что люди в Англии по возможности все-таки предпочли бы мир, но вопрос бельгийского нейтралитета резко осложняет ситуацию. «Мое впечатление, – написал на донесении кайзер, – что г-н Грей – фальшивый пес, который боится своей собственной дешевой и фальшивой политики, но который не выйдет открыто против нас, предпочитая, чтобы мы заставили его сделать это»²²². В воскресенье 2 августа М. фон Лихновский вновь предупредил Министерство иностранных дел, что в случае нарушения бельгийского нейтралитета Германией и начала войны с ней взрыв общественного негодования в Англии будет таким, что ее правительство не сможет остаться нейтральным²²³. Но и это предупреждение осталось без последствий.

2 августа 1914 г. премьер-министр Великобритании лорд Г Асквит после разговора с лордом-канцлером Р. Холдейном и министром иностранных дел Э. Греем пришел к мысли о неизбежности войны против стремления Германии к мировому господству (не просто к победе над Францией и Россией, во всяком случае по мысли Холдейна и Грея) и необходимости мобилизации. Британское правительство в целом имело представление о «плане Шлиффена», и сомнений о том, что немцы планируют вторгнуться в Бельгию, а возможно, и в Голландию, у них не было. В тот же день Лондон впервые известил Париж о своем возможном вступлении в войну на стороне Франции и России²²⁴. Схожее по сути предупреждение было сделано Г. Асквитом и германскому послу. Премьер-министр открыто заявил, что германо-французская война будет весьма непопулярной в английском общественном мнении и что на нейтралитет Лондона окажут значительное влияние два фактора: 1) возможное нарушение нейтралитета Бельгии, гарантом которого является среди прочих держав и Великобритания; 2) возможные атаки германского флота на северо-западное побережье Франции, ответственность за безопасность которого взяла на себя Англия в обмен на предоставленную Парижу возможность усилить свой Средиземноморский флот²²⁵.

Великобритания, как казалось ее правительству, была достаточно хорошо подготовлена к действиям, во всяком случае в соответствии с довоенными представлениями о них и имеющимися планами. Быстрая мобилизация ее вооруженных сил не вызывала проблем: ежегодные маневры английского флота закончились только 26 июля, и ввиду тревожного положения было принято предложение У. Черчилля не демобилизовывать флот. Готовность армии была высокой. Требовался повод, но его не мог дать Люксембург, не сопротивлявшийся вторжению, что нарушало положение о вооруженной защите его нейтралитета²²⁶. Вечером 2 августа король Альберт ответил категорическим отказом на требования Германии – Бельгия решила сопротивляться.

В шесть часов утра 4 августа германский посол в Брюсселе сообщил правительству этой страны о том, что Германия вынуждена будет принять меры для обеспечения своей безопасности. В восемь часов утра немецкие солдаты начали переходить бельгийско-германскую границу, а в полдень Альберт I обратился к странам – гарантам нейтралитета своей страны с просьбой о военной помощи²²⁷. Вторжение германской армии в Бельгию дало Лондону необходимый повод. 3 августа в Берлин ушел ультиматум о немедленном прекращении нарушения нейтралитета королевства. В полночь 4 августа Великобритания объявила войну Германии²²⁸. Это известие было принято в России с восторгом. «Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться», – так отреагировал на это известие Николай II²²⁹.

За примером Берлина вскоре последовала и Вена. 24 июля (6 августа) Австро-Венгрия объявила войну России. Повод для нее оказался сформулирован не менее оригинально, чем у союзницы. По мнению австрийского МИДа, именно Россия начала войну с Германией: «Ввиду угрожающего положения, занятого Россией в конфликте между Австро-Венгерской монархией и Сербией, и при наличии того обстоятельства, что вследствие этого конфликта Россия, как это следует из сообщения берлинского кабинета, сочла необходимым открыть военные действия против Германии, и что последняя, таким образом, находится в состоянии войны с вышеназванной державой, Австро-Венгрия равным образом считает себя с настоящего момента в состоянии войны с Россией»²³⁰. Следует отметить, что аресты русских подданных в Австро-Венгрии (значительное их количество безмятежно отдыхали на курортах) начались со дня объявления войны России Германией, то есть до формального разрыва Вены с Петербургом, и одновременно австрийские власти предприняли значительные усилия по ограничению выезда русских за пределы Дунайской монархии, чтобы иметь возможность интернировать их позднее²³¹.