Круглые часы на стене показывали четверть седьмого пополудни.

Молодцова гнала дело в присущей ей манере, до последнего свидетеля. Знала, если томящихся в коридоре граждан перебить на следующую неделю, половина не явится.

У других судей уже в половине шестого конвоиры начинали ёрзать на стульях и демонстративно щёлкать наручниками. Им предстояло вернуть арестантов в ИВС, сдать их, разоружиться. Всё это требовало времени. Перерабатывать милиционеры не желали. Просьбы судей задержаться парировали доводом: «Будут платить, как вам, будем сутками впахивать». Не лишённый резона аргумент отдавал хамством. Проглатывая его, служители Фемиды подстраивались под распорядок конвоя. Только Молодцова игнорировала милицейские капризы.

Причина крылась в особом отношении руководства УВД к Евгении Марковне. Уважения она добилась давно, принципиально рассматривая дела о наиболее тяжких преступлениях. После назначения Молодцовой председателем суда её авторитет взлетел на заоблачную высь. Ссориться с ней было себе дороже.

Это понимали все участники процесса, в том числе, Сизов, безропотно дожидавшийся, пока их честь соизволят закруглиться. Внутри адвоката бурлила тревога. Застряв в суде, он рисковал упустить зампрокурора Кораблёва, с которым намеревался серьёзно обсудить вопрос освобождения Левандовского.

Выпорхнув, наконец, истомившейся птахой на волю, Сизов устремился по Чапаева в сторону прокуратуры. Кабы не светлое время суток и не обилие прохожих на улице, перешёл бы на спортивную трусцу. По дороге наскоро выкурил сигарету. На финишном отрезке облегчённо перевёл дух. Фрамуга замовского окна была широко открыта, изнутри доносились голоса.

Перед дверью кабинета адвокат откашлялся, постучал согнутым пальцем по ручке и, не дожидаясь ответа, заглянул в помещение.

– Добрый вечер. Примите, Александр Михайлович? Буквально пять минуточек отниму.

Кораблёв, не поворачивая головы, сухо бросил:

– Скоро освобожусь.

– Буду ждать, сколько нужно, – Сизов, сама предупредительность, выставил вперёд ладонь.

Пользуясь паузой, он расслабленно вышел на крыльцо, где со смаком закурил. Высмоленная на бегу сигаретка организм не насытила.

Визит адвоката дал Кораблёву благовидный повод закончить производственное общение с Борей Винниченко. На унылом закате своей следственной карьеры Борюсик стал невыносим. Великий путаник, косноязычный демагог и трудолюбивый неряха, он каждую ситуацию заводил в такие дебри, что волосы становились дыбом. Бревна в своём глазу Винниченко не замечал. Не соглашался, что пришла пора ему сменить род занятий на более безопасный для общества.

Сейчас он домучивал «сто пятую-вторую»[155]. Единственная сложность дела заключалась в его областной подсудности. Тем не менее, Боря вновь замудрился, что повлекло продление срока следствия до десяти месяцев. За волокиту Винниченко поплатился пятнадцатью процентами квартальной премии. Кораблёву за ослабление надзора подрезали десять процентов. За трое суток до истечения срока Боря с грехом пополам завершил ознакомление с материалами дела. Это при том, что обвиняемых звали «Никак» и «Никто», а их положняковых[156] защитников – «Всё по барабану» и «По хрену дрозды»!

Проверяя по диагонали многостраничное обвинительное заключение, Кораблёв исчерпал запас ненормативной лексики, отнюдь не бедный. Исправлял лишь явные несуразности. Много в тексте было нагромождено лишнего.

– Распечатай обвиниловку четырнадцатым шрифтом через два интервала. Прямо сейчас! С утра на первой электричке дуй в губернию!

С недавних пор расследование дел облподсудности стало вдвойне геморройным. Основные процессуальные документы теперь согласовывались с вышестоящей прокуратурой.

Винниченко с треском поскрёб заросший подбородок, заодно взъерошил лохматые усы.

– Через два интервала? – прищурился недоверчиво. – Это сколько ж, Сашк, бумаги понадобится?

Кораблёв, не тратя время на выяснение, куда Боря дел пачку великолепной офисной бумаги, выданную ему в понедельник, сунул руку в стол. Ухватив стопку листов, протянул широким жестом.

– Держи и ни в чём себе не отказывай. Скажи там Сизову, пускай заходит, раз припёрся!

Грубая реплика в адрес адвоката была не более, чем камуфляж. В отсутствие свидетелей Саша встретил его вполне дружелюбно.

– Откуда такой воинственный, Ростислав Андреевич? – поднялся из кресла.

– Наоборот, измученный. Из суда бегу, – Сизов быстро поставил на пол дипломат, заключая протянутую ему руку в две своих.

Рукопожатием «перчатка», символизирующим искренность и благие намерения, он удостаивал наиболее уважаемых лиц.

– Очередное дело нам разваливал? – с подколом улыбнулся Кораблёв.

– Какое там? Евгения Марковна слушает, она за красных. Мои вопросы снимает, а обвинению подсуживает. Не знаете, что ли, Евгению Марковну?

Саше показалось, что при упоминании имени-отчества председателя суда Сизов хитро подмигнул.

Кораблёв сделал каменное лицо. Лет пять назад после одной межведомственной посиделки, где все здорово накидались, у них с Молодцовой случился негаданный секс. Он, тогда холостяк и гуляка, был не против приятных встреч с женщиной бальзаковского возраста. Однако судья, протрезвев, отшила его, как цуцика. Позднее, правда, намекала на возобновление отношений, но к тому времени конфигурация личной жизни у Саши изменилась. Он готовился по любви вступить в брак. Свободная, обеспеченная и приятная во всех отношениях Евгения Марковна нашла себе другого бой-френда. Кораблёв этого человека знал, тайно ему завидовал, а на Молодцову дулся. Хотя оснований для ревности имел ноль.

– С чем пожаловал? – хозяин кабинета направил разговор в деловое русло.

Адвокат моментально сменил шутливый тон на официальный:

– Прошу ускорить рассмотрение моего ходатайства. Конечно, у следователя на рассмотрение – трое суток, но нельзя ли, ввиду чрезвычайности семейных обстоятельств моего подзащитного, сделать исключение…

– Ничего не понимаю. Какое ходатайство?

– Об изменении меры пресечения Левандовскому. Я ещё утром отдал Эле в канцелярию. Вам разве следователь не доложил? – Сизов сделал большие глаза.

Кораблёв, напротив, прищурился. Не первый раз Самандаров, получая от прокурора важную бумагу, не удосуживался ставить о ней в известность курирующего зама. Отмазку он всегда выдавал одинаковую – загруженность. Новый факт неприятно уколол, но Саша не подал виду. Сизову не следовало знать об их внутренних отношениях.

– Ростислав Андреич, а попробуй-ка меня убедить, с какого перепуга я должен отпускать махрового взяточника, активно противодействующего установлению истины? Мы арестовали-то его с трудом. Друг твой Глазов в выходные вволю над нами покуражился. Заседание откладывал, капризничал, пальцы гнул…

– Станислав Владиславович блюдёт букву закона. Отложил заседание, чтобы собрать данные о состоянии здоровья подозреваемого…

– Послушай, если я ещё замечу тебя в деле, которое рассматривает Глазов, дам помощнику команду заявить отвод. Ты, понимаешь ли, Ростислав, он – Станислав… Подозрительное созвучие!

Адвокат жизнерадостно хохотнул, давая понять, что шутка оценена по достоинству.

Отсмеявшись, просительно склонил голову к плечу:

– Может, Александр Михалыч, кофейком угостите?

Заядлый кофеман, он страдал без крепкой дозы чёрного растворимого, а лучше – молотого. Кораблёв имел аналогичное пристрастие.

– Давай хлебнём, – приподняв крышку, заглянул в электрочайник, щёлкнул коромыслом выключателя.

В Сашину бытность следователем Сизов частенько вечерами заглядывал к нему на огонёк. Попить кофе, подымить, потрещать за жизнь. При этом не халявничал, регулярно приносил банку разрекламированного «Nescafe» или какую-нибудь новинку типа «Jacobs» на пробу. Попутно – сахар, крекеры. Иногда выставлял на стол марочный коньячок.