Когда учитель рассказывал мне, что теория эволюции научно доказана, я знал с внутренней уверенностью, что должно быть что-то ещё. Когда священник рассказывал мне, что всё, что мне нужно знать, может быть объяснено христианскими доктринами, я также понимал, что должно быть что-то ещё. Вот почему ни религия христианства, ни религия материализма не смогли удовлетворить моего любопытства к жизни. У меня были вопросы, на которые они не могли ответить, и именно поэтому я знал, что должен искать ответы в другом месте. Я знал, что мои вопросы правомерны, и что где-то есть ответы.
Что же мы тогда за существа?
Так что же я думаю о том, какими существами мы являемся? Я не нашёл ответ на этот вопрос в детстве, поэтому позвольте мне перейти к тому взгляду, который я развил во время своего 44-летнего путешествия в неизвестное.
Для начала я снова вернусь в своё детство. Мой отец родился в начале 1920-х годов, когда датское общество и особенно школьная система сильно отличались от тех времён, когда я был ребёнком. Мой отец родился в семье рабочего класса (это было в те времена, когда в датском обществе ещё существовал рабочий класс), и он ходил в государственную школу. Он был очень умён и в первые годы очень хорошо учился. Тогда детей в классе рассаживали в зависимости от того, насколько хорошо они учились. Лучший ученик сидел прямо перед учительским столом, а худший – в задней части класса. Мой отец сидел впереди всех, и его иногда брали в другие классы, чтобы продемонстрировать, насколько он хорош в основной математике. Он мог очень быстро вычислять в уме большие числа (в то время, когда карманные калькуляторы ещё не были изобретены, это очень впечатляло).
Можно сказать, что мой отец был учёным, простаком он точно не был. У него было очень сильное внутреннее чувство справедливости и чести. Это вскоре привело его к конфликту с датской школьной системой, потому что он видел, что некоторые учителя были явно несправедливы. Например, у него был один учитель, который любил наказывать учеников. Он заставлял их подходить к его столу, протягивать руку, а затем бил им по ладони стальной линейкой. Учитель явно получал от этого садистское удовольствие, так как его глаза блестели, а кончик языка торчал из уголка рта. Если ученик плакал после того, как его пару раз ударили, его отправляли обратно за парту. Поскольку мой отец считал это несправедливым, он отказался плакать, поэтому учитель продолжал бить его по руке, пока не понял, что зашёл слишком далеко. Отца отправили обратно за письменный стол, и после этого у него ещё несколько часов болела рука.
Другая ситуация произошла, когда учитель заметил, что мой отец пишет очень коротким карандашом. Причина была в том, что мой отец знал, что у его родителей мало денег. Он не хотел просить у них денег на новый карандаш, поэтому продолжал пользоваться старым, пока мог. Учитель рассердился и приказал отцу принести на следующий день в школу новый карандаш, причём он уточнил, что это должна быть определённая марка. Мой отец получил от матери 10 руд (самую маленькую единицу датской валюты) и пошёл покупать карандаш. Марка, указанная учителем, стоила 10 руд, но была и другая марка, которая стоила всего 5 руд. Мой отец купил более дешёвый карандаш и теперь имел невероятную роскошь купить на 5 руд вчерашней выпечки в пекарне. Он думал, что это отличное дело, пока не пришёл в школу и учитель не проверил его карандаш. Когда учитель увидел, что это не указанная марка, он рассердился и швырнул карандаш об стену. Излишне говорить, что графитовая палочка сломалась, и отцу постоянно приходилось точить карандаш. Из-за многих других инцидентов, подобных этому, мой отец в возрасте 10 лет решил, что он больше не хочет иметь ничего общего с датской школьной системой, и он просто отказался учиться. Вскоре его перевели из передней части класса в заднюю.
Это может быть интересная история о плохих временах, но вот поворот. Мой отец любил рассказывать мне, как читал книги о чужих землях, и у него была мечта – стать инженером. Он хотел путешествовать по всему миру и строить мосты. Я не сомневаюсь, что у него хватило бы ума стать хорошим инженером, но, конечно, для этого ему пришлось бы пройти через датскую школьную систему. Тогда ребёнку из рабочей семьи было очень трудно получить какое-либо высшее образование, но я всё же думаю, что ребёнку с необычными способностями можно было бы дать дорогу. Очевидно, это могло произойти только в том случае, если бы ребёнок знал, как работать с системой. А этого невозможно делать, сидя в задней части класса.
Я слышал о том, как мой отец мечтал стать инженером и видел, как он десятилетиями работал на одной фабрике, чистя печатные машины скипидаром, разлагая свои мозги. Я почувствовал глубокое сострадание к тому, что он не смог осуществить мечту всей своей жизни. Я также чувствовал его внутреннюю боль не только из-за необходимости проводить большую часть времени на скучной работе, но и из-за упущенной возможности. Очевидно, его жизнь сложилась не так, как он надеялся в детстве. Но в то же время мне было ясно, что мой отец упустил мечту своей жизни в возрасте 10 лет, когда решил прекратить работать со школьной системой. Для меня было очевидно, что у остальных 25 учеников были те же учителя, но не все они приняли то же решение, что и мой отец.
В возрасте 10 лет я знал, что мой отец упустил мечту своей жизни не из-за внешних обстоятельств, какими бы трудными они ни были. Нет, мой отец упустил мечту своей жизни из-за своих внутренних обстоятельств, то есть из-за своей личной психологии. Я также наблюдал за другими взрослыми внутри и за пределами моей семьи, которые делали то же самое. Просто наблюдая за людьми, я понял, что главное ограничение, с которым мы сталкиваемся в жизни, – это наши собственные психологические условия.
Это возвращает меня к вопросу о том, что мы, люди, за существа. Очевидно, что это не будет полным определением (далее будет более полное определение), но для начала я хочу сказать, что мы, люди, являемся психологическими существами. Всё, что мы делаем как личности, определяется тем, что происходит в нашей психике. Всё, что мы делаем как общество, определяется тем, как наши индивидуальные психики объединяются, чтобы сформировать то, что мы называем культурой, обществом, цивилизацией, и что мы могли бы также назвать коллективной психикой.
Мы можем изменить нашу психику
В возрасте 10 лет я решил, что не собираюсь проходить через то, что пережил мой отец. Это не означало, что я решил адаптироваться к школе (что я уже в принципе сделал) и стать инженером. Я решил, что не позволю, чтобы в моей жизни доминировали условия моей собственной психологии. Я ясно видел, что именно характер и упрямство моего отца направили его жизнь в это русло. Я видел, что это был его способ реагировать на мир, который доминировал в его жизни и продолжает доминировать. Я был абсолютно полон решимости найти способ освободиться от своих собственных психологических механизмов, чтобы достичь более высокой степени психологической или ментальной свободы.
Это было нелегко для меня, так как моё общество не предлагало мне большой помощи. Когда я был ребёнком, общепринятым было предположение, что вы мало что можете сделать со своей психологией, и, если вы относительно нормальны, вам ничего не нужно делать. Обычно считалось, что, прежде чем идти к психологу, нужно по-настоящему сойти с ума. Если вы были относительно нормальным человеком, у вас просто могли быть некоторые психологические затруднения. То, что мы сегодня называем книгами по популярной психологии или даже самопомощи, не существовало в обществе моего детства. Я уверен, что такие книги оказали бы на меня огромное влияние.
Сегодня отношение к психологии явно изменилось, и нет той же стигматизации, связанной с обращением за помощью по психологическим проблемам. В то же время в современных обществах, по-видимому, растёт осознание того, что психологические проблемы – это не то, что можно игнорировать. Дания имеет высокоразвитую систему общественного здравоохранения, которая также охватывает психические заболевания. В течение последних лет несколько экспертов публично заявили, что самой большой проблемой для системы здравоохранения в ближайшие пару десятилетий будут психические заболевания. Такой же сдвиг, по-видимому, происходит и в других современных демократических государствах.
