Поминали и Папу римского, и опять виселицы во дворах панов, и то, что, попав под Польшу, Червонная Русь испытает досыти лиха, и про прежние утеснения православных, кто-то вспомнил даже Магнусов крестовый поход, досталось и грекам, василевсу, что согласил на унию, всем прочим, что предали Кантакузина, а теперь сами лижут сапоги туркам… И что расстройство дел в русской митрополии от греков, и что латиняне предали заветы Христа, – словом, досыти было говорено верного и неверного.

Сам Данило Феофаныч, когда завели о церковных делах, возвысил голос, сказавши веско:

– Числят себя наместниками Святого Петра, а Петр в Риме и не был вовсе! Евсевий путает, пишет с чужих слов, да не в том суть! А в том, как уж сам Христос отвергся земного царства, рек: «Отойди от меня, Сатана!» – так тому и быть надлежит! Соборно штоб! Как у нас, в православии! А папа ихний похотел быти царем земным, заместившим царя небесного! Отселе и ереси, и соблазн, и черные мессы, и всякая иная неподобь! По то и умствуют, и тот, небесный, мир строют по образцу мира земного. Опять соблазн! Владыко Алексий говорил не единожды, что ежели отвергают себя от духовного приятия Бога, не ищут обожения и света Фаворского бегут, яко Варлаам в споре с Акиндином и Паламою, то и остается умственность, кою и от Лукавого возможно принять! Возвысили власть земную и отверглись небесного озарения! Кто скажет, не сам ли Сатана подсказывает им сии умствования, не озаренные светом Фавора? В церкви Божьей нет ни больших, ни малых. Они же даже Триединого разделили, противопоставивши сына отцу! И всех людинов такожде, поряду! Даже и в причастии тела Христова не равны суть у их миряне с духовными. А не единые ли дети нашего Небесного Отца? И какая иная проистечет из сего неподобь? Умствуя, возможно и Господа отринуть, и возгордиться паче Господа самого! Поставив и объявив смертного Папу наместником Божиим на земле, содеяли они первый шаг к неверию! И ныне, с умалением греческой церкви, нам, русичам, надлежит сохранить и пронести в чистоте и смирении веры истинные заветы Христа! На нас смотрит Господь и от нас ждет подвигов духовных!

За столами загалдели разом:

– Все одно от нас!

– Согрешая, погибнем!

– Тохтамыш и не взял бы Москвы!

– А Литва?

– А ты, Витовт? Тебе ить жить с православными, католики тебя погубят!

Подумай!

– Покайся, тово!

– И еще спросить: от Бога ли али от дьявола нынешнее латынское крещение Литвы? Литва, почитай, православная! Русичи – все, а и литвинов половина никак!

– Мало нас…

– Не в силе Бог, а в правде! С верою всегда побеждала святая Русь! На Дону стояли с верою и выстояли! А Москву от безверия сдали!

– Проще рещи: от пиянства!

– И оно от безверия! Татары под городом, дак ты не пей, тово, а молись! Сказано дедами: верного за грех сугубо накажет Господь!

– А на Пьяне как створилось?

И опять возвысил глас старый Данило:

– Не религию, а свою земную власть тщатся утвердить католики ныне в православных землях! И с тем не Господу служат они, а Сатане!

После сих сказанных слов шум и гам поднялись страшные. Кричали русичи, кричали литвины… Один лишь Василий, уединясь с Софьей Витовтовной, не принимал участия в богословском споре. Меж ними теперь шла иная беседа – из улыбок и междометий, рассеянных слов и вздохов, нечаянных касании рук и жаркого дыхания подступающей бури чувств, которая уже охватывала Василия и понемногу начинала затягивать литовскую княжну.

– А ты бы смог переменить веру на римскую? – спрашивала она, вскинув бровь.

Василий раздул ноздри, гордо отмотнул головой, встряхнувши кудрями:

– Я князь православной страны! – вымолвил, на миг забыв даже про свою влюбленность в Софью. – Веру не меняют, как и Родину! – И смолк.

Ягайло нынче переменил и то, и другое, а ее батюшка, Витовт, крестился в третий раз и как раз в римскую веру. Он подозрительно глянул на девушку. Она, сверкнувши взором, уже хотела было спросить: «А ради меня?!» – и прикусила язык. Поняла, что он ответит ей и что воспоследует затем. Софья была хорошей ученицей своего родителя! Вместо того, коснувшись пальчиками его руки, сказала:

– Прости, княжич! Не помыслила путем!

Он посопел, сдвинув брови, не ведая, гневать ли ему далее. Но Софья и тут поняла и, щадя самолюбие Василия, перевела речь, вопросив о королеве: согласен ли он, что Ядвига красавица, каких поискать?

– В соборе на троне сидела словно каменная. Ни в губах крови! – отмолвил он и, поднявши взор, решась, словно в воду, домолвил:

– Ты милей!

Оба замолкли, держась за руки. Анна со значением глянула на дочерь и мужа, внимательноглазый Витовт склонил голову: мол, все идет, как должно, жена!

А за столом все еще спорили, потом вновь запели хором.

Ежели даже Ягайло порешит удержать у себя Василия, – прикидывал меж тем Витовт. – Да нет! У князя Дмитрия это не единственный сын! Овчинка выделки не стоит… Ну, а тогда… Соню, конечно, надобно будет крестить в православие, тут и слова нет… Нет, не решится Ягайло на таковую пакость!

Да и не до того ему нынче!

Скоро, однако, Витовту пришлось узнать, что двоюродному брату очень и очень «до того».

Вечером, проводив наконец русичей, он сидел порядком-таки опустошенный, мрачно глядя перед собой. На миг все его затеи показались Витовту бессильным метанием перед властью иной, давящей и подавляющей силы, и он позавидовал этим русичам, так несомненно уверенным в превосходстве себя самих и своей веры над всем этим каменным и пышным великолепием католического Запада…

Соня вошла неслышная, потерлась щекой о его руку.

– Ну как? – спросил, чтобы только спросить.

– Сегодня московский княжич показал княжеский норов! – возразила княжна. – Когда я спросила, не переменит ли веру, надулся как индюк! Вера, мол, одна, как родина, и ее не меняют! Едва меня не оттолкнул…

– По нраву тебе московит? – вопросил. Хотел сказать «по люби», да не повернулся язык. Дочь промолчала, поглядев затуманенным взглядом куда-то вдаль.

– Еще не знаю! – отмолвила после долгого раздумья. Витовт молча привлек дочь к себе. Любил ее, иногда, чувствовал, паче, чем сыновей, из которых пока еще не ведал, что получится. Слишком просты, бесхитростны были оба! Высказал задумчиво: