Пропитанные ядом слова ударяются мне в спину и заставляют споткнуться, а цепкие пальцы, подхватывающие меня в полуметре от земли, больше пугают, нежели успокаивают. Казавшийся принцем каких-то полчаса назад парень вовсе не принц, карета превратилась в гнилую тыкву и умчала забирать какую-то другую Золушку. А Фея-крестная вряд ли предусмотрена каноном той сказки, в которую я попала.

– Тебе стоит вернуться обратно в свой Урюпинск.

– Елец.

– Без разницы.

Снова швыряет в меня обидные слова Матвей и с хмурым видом взлетает вверх по ступенькам, а я не могу избавиться от картинок, проносящихся в разноцветном калейдоскопе перед замутненным взором.

Вот Мот улыбается мне краешком губ и приглашает потанцевать. Вот бережно придерживает за талию. Вот убирает упавшую на щеку прядь волос. Вот замирает и шумно выдыхает, прежде чем подарить нежный, мучительно-сладкий поцелуй.

Не верится, что это все – один человек.

– Мот.

Шепчу еле слышно, тише, чем шелестит в пожелтевшей кроне деревьев ветер, и застываю, как вкопанная. Когда смешавший черное с белым в невообразимый рисунок и перевернувший мой мир парень оборачивается.

Его челюсть напряжена, зубы стиснуты, костяшки пальцев побелели. А зрачок полностью слился с радужкой и теперь являет собой одно огромное чернильное пятно.

Пугает до чертиков.

– Это я для своих Мот. А для тебя – Зимин Матвей Сергеевич.

Источая волны осязаемого гнева, проводит между нами черту нагло скалящийся брюнет, и именно в этот момент распахивается резная деревянная дверь и впечатывается ему в плечо.

А на пороге стоит моя мама – домашняя, без грамма косметики на фарфорово-белом лице, с волосами, убранными в наспех заколотый неаккуратный пучок. Кутается в длинный махровый халат, достающий ей до пят, и близоруко щурит глаза, как всегда забыв свои очки на тумбочке перед телевизором.

– Матвей, ты вернулся. Как хорошо. И Сашенька здесь. Заходите скорее, мы с Сережей вас заждались, – частит она и по укоренившейся привычке ерошит густые блестящие волосы Мота, не замечая, как яростно гуляют желваки у него на скулах.

И я отчаянно хочу закричать, расплакаться, как в детстве, и долго сучить ногами. А потом прижаться к матери, обхватить ее руками за талию и в малейших деталях рассказать все, что со мной приключилось. Что после дурацкой вечеринки для первокурсников противно тянет в левой части груди, что губы до сих пор горят от неправильных по определению поцелуев, а мерзавец Матвей, несмотря на отвратительный характер, представляется симпатичным и привлекательным.

Но любовь к матери вряд ли позволит мне закатить полномасштабную истерику и чистосердечно во всем признаться. Ведь Баринова Вера Викторовна целых восемнадцать лет отказывала себе во многом, экономила на гардеробе и тянула меня сама. Так что сломать замаячившее на горизонте счастье, которое позволило мягкому лучистому свету поселиться в ее васильковых глазах и стерло глубокие морщинки, было бы безобразным проявлением эгоизма.

– Добрый вечер, Сергей Федорович, – отвлекаюсь от курсирующих в мозгу по замкнутому кругу «за» и «против» и невольно сравниваю приблизившегося к маме и положившего ей ладони на плечи мужчину с Матвеем.

Зимин-старший такой же высокий и такой же жилистый. Ни грамма лишнего жира нет у него на боках, потому что он ведет активный образ жизни и постоянно тренируется в специально обустроенном для этого зале на цокольном этаже.

Его руки такие же крепкие, пальцы такие же длинные, как у Мота. А волосы так же зачесаны набок, только вот среди смоляной черноты встречаются пока еще редкие серебристые пряди.

А еще Зимин Сергей Федорович так же виртуозно умеет ставить людей в неловкое положение.

– Добрый вечер, Сашенька. Как посвящение? Познакомились с моим сыном?

Ответ на заданный вопрос битым стеклом застревает у меня во рту, и я судорожно сглатываю, изучая остановившегося за спинами у родителей Матвея. Он проводит ребром по горлу, недвусмысленно намекая, что о случившемся в клубе мне лучше молчать. И я по непонятной мне самой причине подчиняюсь, попадая под его влияние.

– Все нормально, немного потанцевали, поболтали с Иришкой, – сообщаю беспечно и стараюсь ничем не выдать, что внутри напряжена, как натянутая гитарная струна. – А с Матвеем только сейчас у ворот пересеклись.

Обычно я не умею врать виртуозно, нередко палюсь на мелочах, но сейчас получаю мягкую улыбку от мамы и снисходительный кивок от Мота. Выдыхаю неслышно, немного расслабившись, и мечтаю о том, как взлечу вверх по лестнице на второй этаж и запрусь изнутри в отведенной мне комнате.

Только вот у Сергея Федоровича на остаток дня, вернее сказать, ночи, явно другие планы.

– А пойдемте чай пить. Что-то я проголодался. Составите компанию?

Озвученное дружелюбным баритоном предложение не вызывает у меня ничего, кроме неприятия. И я собираюсь улизнуть к себе, сославшись на какой-нибудь правдоподобный предлог, вроде «я очень устала и хочу спать». Но мама устремляет на меня такой просительный взгляд, что я тут же сдаюсь и покорно бреду в кухню с множеством современной техники и огромным овальным столом посередине. Под неусыпным материнским руководством завариваю в фарфоровом чайничке горный чай и усердно натираю блюдца вафельным полотенцем.

Жду, пока горячий ароматный напиток настоится, и тогда разливаю его по чашкам. На ходу приобнимаю маму, получаю от Зимина-старшего искреннее спасибо и почему-то обижаюсь, когда Мот отставляет свою кружку в сторону и поднимается, чтобы достать из холодильника баночку ледяной колы.

Вот что я ему плохого сделала, а?

– В общем, так, Сашенька, я обо всем договорился. Заявление твое о переводе подписал, учиться будешь в одной группе с Матвеем.

И, пока я борюсь с поселившейся под ребрами досадой, Сергей Федорович решает осчастливить нас «потрясающей» новостью, от которой мы с Зиминым-младшим не приходим в дикий восторг. И если Мот молчит, резко вскидывая подбородок и дергая острым кадыком, то я все-таки нахожу в себе силы выдавить блеклое.

– С-с-спасибо.

Перспектива чуть ли не каждый день находиться рядом с Матвеем, от которого исходят мощные волны осязаемой неприязни, удручает. Переезд в столицу больше не кажется подарком судьбы, и я бы с радостью отмотала события назад. Подала бы документы в какой-нибудь вуз в хмуром и влажном Питере, прошла бы конкурс где-нибудь в Ярославле или свалила бы на далекую Камчатку. Лишь бы не ерзать каждый раз на стуле, когда Мот решает прошить меня холодным пронзительным взглядом.

Странно, что никто ничего не замечает. Хотя… родители, пожалуй, слишком поглощены друг другом и захватившими их чувствами.

Свои напитки, я – чай, Мот – кока-колу, мы допиваем одновременно. Так же синхронно поднимаемся из-за стола и желаем маме с Сергеем Федоровичем доброй ночи.

Я первой выскальзываю из кухни, желая как можно скорее избавиться от давящей атмосферы. Торопливо пересекаю длинный коридор, зябко поведя плечами. И делаю несколько шагов по гладким отполированным ступеням, ощущая характерное покалывание в области поясницы.

Только вот смелости, чтобы обернуться и спросить у будущего сводного брата, почему он так откровенно на меня пялится, не хватает. Так что я лишь шумно рвано выдыхаю и трусливо поднимаюсь наверх, закусив нижнюю губу.

И если я думаю, что Матвей просто так меня отпустит, то я очень и очень сильно ошибаюсь. Он грубо хватает меня за плечи, стоит нам завернуть за угол, и прижимает к стене. Заполняет собой все пространство и едва не касается своим носом моего.

– Я не шутил, Саша. Вам с матерью лучше вернуться обратно.

И мне бы стоит испугаться его внезапной агрессии и безумно горящих глаз, только вот близость поджарого тела вызывает любые эмоции, кроме страха. В жидкий огонь превращается кровь, приливает к вискам и заставляет гордо вкинуть подбородок.

– А тебе лучше быть более гостеприимным или отвалить.

Подаюсь Моту навстречу, играя на его нервах, и целых три секунды наслаждаюсь его недоумением. Настолько хватает моей храбрости. А потом ловко ныряю ему под руку и спасаюсь бегством, стремительно захлопывая за собой дверь и запирая ее на ключ.