Для того, кто отдает предпочтение такому истолкованию бытия — наиболее связному, а потому и наиболее вразумительному, — метафизическое уже не кажется абстрактным осадком, который выпадает в результате обработки конкретного посредством чисто понятийной диалектики. Напротив, оно предстает как заключенная в самом физическом последняя причина его существования и того, что оно есть. Именно благодаря присутствию и действенности метафизического имеется бытие и сущие. Правда, эти сущие суть вещи, и мы не можем (несмотря на все наши притязания на чистое осмысление) не воображать само бытие как некую вещь, и ничто другое, как вещь — но не вот эту или вон ту, а как вещь саму по себе. Но если многообразный метафизический опыт, размеряющий историю онтологии, несет в себе какое-нибудь знание, то вещи в последнем счете не могут мыслиться созданными из вешей. Ни акт существования, ни сущность — не вещи. Однако res (вещь) и essentia (сущность), два первых понятия в мышлении, не являются последними понятиями, на которых оно останавливается в своем усилии мыслить бытие. Всякое сущее существует благодаря тому, что сущность оплодотворяется актом существоания.
Если возможно говорить о подлинном прогрессе в области метафизики, он состоит в том, что только такая позиция, не жертвуя ничем из достижений греческого умозрения, способна отдать должное самым драгоценным завоеваниям философии Нового времени. Платон, Аристотель и Плотин видели (каждый на свой манер), что Идея, сущность, умопостигаемое и само их умное постижение предполагают нечто запредельное им, от чего они зависят. Но не менее ясно они видели и то, что это запредельное наиболее изначально и непосредственно проявляется в Идее и в умопостигаемой сущности. Здесь ничто не изменилось — кроме способа мыслить то самое начало, которое проявляется в сущности и в Идее. Существование, полагаемое нами у истоов всего, само по себе не есть ни Идея, ни сущность — в том смысле, какой получает этот термин, прилагаясь к данным в опыте предметам. Ведь если мы считаем, что нечто есть сущность, то это нечто, безусловно, не обладает сущностью. Но так как мы способны мыслить Бытие, только исходя из познаваемых сущих, то не можем не мыслить его как интеллигибельное; а коль скоро интеллигибельное имеет смысл только багодаря интеллекту, то как интеллектуальное. Существование всякого сущего есть нечто более глубинное в нем, чем интеллигибельность; но дело выглядит так, как если бы любой акт существования с необходимостью требовал дополнительного определения в виде умопостигаемой сущности, актуализуемой в том синтезе, который и оказывается источником бытия.
Мы не должны задаваться здесь вопросом о том, каково отношение сущностей к Высшему Существующему. Но можно по крайней мере предвидеть тот вывод, к какому, вероятно, приведет обсуждение этой теологической, а значит, метаонтологической проблемы. Если Существование первее всего, оно должно быть превыше самих сущностей. Поэтому божественные Идеи можно мыслить только как идеальные условия конечных актов существования, возможных благодаря чистому Существованию. Во всяком случае, именно так видится нам отношение сущности к существованию в тех единственных сущих, которые мы познаем эмпирически. Таким образом, в конкретном сущем интеллигибельное оказывается определением, которое с необходимостью требуется для того, чтобы конечный акт существования отличался от Существования как такового. Само Существование трансцендентно всем этим интеллигибельным определениям, актуальным и возможным; а поскольку они бесконечны по числу, постольку неисчерпаемы. Для самого Существования слово «все» не имеет смысла; но нашу проблему нельзя было бы даже поставить, если бы некоторые из возможных сущностей не были актуализованы в действительности: ведь каждая из реально актуализованных сущностей видится нам как соединение в одном сущем акта существования и определяющей его умопостигаемой сущности. Таким образом, интеллигибельность предстает как сама граница конечного существования. Если мысленно упразднить эту границу, возможно будет полагать только чистый акт существования, т. е. Существование само по себе; если же, напротив, принять сущие такими, какими они нам даны, то мы увидим, как они выстраиваются в иерархическом порядке согласно их большей или меньшей близости к чистому Существованию, причем каждый род сущего будет отличаться от другого большим или меньшим ареалом того, что оно есть, т. е. самой своей сущностью. В отношении того единственного сущего, которое мы познаём, такая онтологическая иерархия очевидна. Даже на первый взгляд заметны основные этапы перехода от неорганического к органическому, и всё выглядит так, будто иерархия сущих свидетельствует о медленном и трудном продвижении к познанию. И в этом нет ничего удивительного, коль скоро интеллигибельность открывается нам как первое проявление существования. Между чистым Существованием, откуда рождается всякая интеллигибельность, и конечными актами существования проходит разрыв; но возможны бесконечные градации приближения конечного к бесконечному. Каждая сущность представляет собой одну из таких ступеней, и каждая из них тем ближе к совершенству своего источника, что через познание заранее причастна к интеллигибельности.
Понятый таким образом универсум несомненно соотносится с метафизикой бытия. Следовательно, философия, к которой он взывает, явилась бы продолжательницей многих других философский учений; и утешительно думать о том, что с самого начала человеческое мышление ступило на путь истины. Сами его заблуждения были не более чем преходящими недомоганиями неустанной воли к ее достижению. Но это не универсум какой угодно философии, и даже не универсум какой угодно философии бытия. В самом деле, мы должны отказаться от любых попыток редуцировать его (разве что для услаждения нашего воображения) к какой-либо априорно выводимой системе. Этому противится само определяющее мир понятие бытия. Существование, благодаря которому сущее есть, причем есть именно то, что оно есть, — это существование как бы сообщено ему. Ибо сущее — не само существование, но причастно существованию. Рожденный в результате творения, этот мир в самой своей глубине сохраняет печать той созидательной энергии, от которой берет начало; и не только сохраняет ее, но и длит. Существование — не болезнь сущности, а ее жизнь. И поскольку эта жизнь может продолжаться только в дальнейших интеллигибельных определениях, она в свою очередь оказывается источником новых сущностей. Вот почему мир имеет длительность, имеет историю, отдельные моменты которой, как и всё относящееся к существованию, возможно наблюдать, но не дедуцировать. В конце всякой онтологии существования мы обнаруживаем феноменологию, которая просветляется ее принципами, но и дополняет ее. Ибо феноменология начинается в той самой точке, где мышление силится схватить существование в его собственной функции причины бытия, т. е. в его жизненной и порождающей активности. Несоменно, большой ошибкой было бы желание построить феноменологию, которая некоторым образом была бы своей собственной метафизикой. Будучи отсечено от сущности, которую оно актуализирует во времени, существование остается в фатальном неведении относительно своего происхождения и глубинного естества. Оно буквально лишается смысла. Так что неудивительно, что феноменологии не удается обнаружить этот смысл, и потому конечный пункт ее устремления можно с уверенностью предсказать: мораль отчаяния или смирения и онтологический нигилизм, компенсируемый чистой произвольностью в создании ценностей. Если отрицать сущее, то где искать пристанища, как не в Ничто? Но и для метафизики сущего не менее важно опереться на феноменологию, которую она превосходит, однако не отрывается от нее. Именно из-за отсутствия этого последнего спасительного прибежища метафизика так часто падала в пропасть чистой абстракции, надеясь воспользоваться понятием как эквивалентом реальности. Феноменология, принимающая себя за онтологию, часто ошибается — именно как феноменология — в отношении того существования, которое она описывает; но и онтология, принимающая себя за феноменологию, заблуждается относительно истинной природы сущего как такового, которое она тем не менее объявляет своим собственным объектом. История философии не завершена; повествование о приключениях мысли зовет к новым приключениям; и сейчас, быть может, настал момент отважиться на прекраснейшее из них. Никто не может льстить себе надеждой мудро довести его до конца в одиночку. Как и позитивная наука, с которой философия схожа столь многим, она не имеет конца и должна стать общим делом поколений, сменяющих друг друга в непрестанно возобновляемом усилии все теснее приблизиться к тайне существования. При этом она прибегает к помощи понятий, которые, как она заранее знает, всегда будут ею превзойдены. Если будущее таково, то нам даже не нужно брать на себя труд его предсказывать. Ибо пути философского мышления медленны, но после всех колебаний, ни форму, ни число которых предвидеть нельзя, оно несомненно ступит на свой путь.
