Рыбки всплывали наверх. Они заглатывали сухой корм с воздухом, давились. Им не нравился сухой корм. Но они знали: так будет не вечно, настанут дни, когда они опять начнут лакомиться сочными живыми дафниями, — только бы видеть по утрам у аквариума черные блестящие глаза, только бы не гас в них беспокойный огонек, только бы заглядывать в эти глубокие, черные колодцы, бездонные, таинственные миры.

От сухого корма вода становилась мутной.

Раз в две недели мальчик вылавливал рыбок марлевым сачком и выпускал их в большой эмалированный таз с водой. Вода в аквариуме должна быть чистой, песок надо периодически промывать, стенки протирать, а разросшиеся водоросли — подрезать. Глядя, как гурами трепыхаются в марлевом сачке, мальчик улыбался: «Не бойтесь, я не отниму у вас воду!»

Когда рыбки возвращались обратно в аквариум, вода казалась им особенно приятной. И всегда после чистки аквариума им давали живой корм. Проголодавшиеся, пережившие немало тревожных минут рыбки с жадностью проглатывали вкусных дафний. Они наслаждались свежей, прозрачной водой и чувствовали себя счастливыми.

С приходом весны гурами хорошели: темные пятна на боках делались ярче, бледно-оранжевые крапинки на нижнем плавнике окрашивались в яркие тона. Красный меченосец еще стремительней гонялся за своей тупохвостой подругой, норовя коснуться ее своей острой сабелькой.

Удивителен сказочный мир аквариума!

Гурами подплывали к стеклу и замирали в неподвижности, чуть колыша свои тонкие длинные усы. Черноглазый мальчик давно не появлялся, и они не видели своих перламутровых отражений в бездонных колодцах. Они застывали подолгу и все смотрели, смотрели, даже их длинные усики переставали двигаться.

Черных блестящих глаз все не было, глаза исчезли.

Рыбкам еду дали очень поздно; это был сухой корм, невкусный, жесткий, как песок.

Гурами ели вяло, без охоты.

То же самое повторилось на второй день и на третий. Минуло пять дней, десять. Прошел месяц.

От сухого корма вода сделалась мутной, водоросли разрослись, от них в аквариуме стало тесно. По вечерам электрическая лампа за аквариумом не зажигалась.

Вода становилась все грязнее.

Красный меченосец с саблевидным хвостом не выдержал, выпрыгнул из воды и шлепнулся на широкий подоконник, забился, забился, потом притих.

На следующий день его розовотелая подруга всплыла брюшком кверху.

Тернеции с потускневшими полосками легли на песок.

Уснули пестрые гуппи и быстрые моллиенезии.

А гурами…

Самка, поблекшая, уже потерявшая свою красу, запуталась в водорослях у самого дна, хотела высвободиться, но запуталась еще сильнее, в рот ей забился грязный песок, — так она и осталась лежать в сетях разросшихся водорослей, скованная жутким оцепенением.

Самец-гурами еще был жив. Он иногда подплывал к стенке аквариума и, как прежде, замирал без движений. Его умные глаза смотрели спокойно, но как-то сонно и вяло.

Неожиданно чьи-то толстые волосатые руки ухватились с двух сторон за стенки аквариума. Вода всплеснулась, но аквариум только чуть сдвинулся с места.

Волосатые руки исчезли, но через минуту вновь появились и начали вычерпывать воду из аквариума коричневой кастрюлей.

Гурами, стойкий, серьезный гурами, тревожными глазами следил за мелькающими в аквариуме толстыми пальцами. Воды становилось все меньше.

Аквариум сделался легким, волосатые руки подняли его и понесли куда-то.

Гурами ударился и скользнул по белому гладкому холодному камню, а вырвавшийся откуда-то сверху поток воды подхватил его и стремительно уволок в черную бездну.

Пришла осень. Домой вернулся черноглазый мальчик. За лето он загорел и вытянулся.

Уезжая, он просил взрослых ухаживать за его рыбками. Вернулся — аквариума нет.

Он обошел комнаты, заглянул на кухню, выбежал на балкон. Его аквариум!.. Набитый доверху маринованными баклажанами, он стоял в углу балкона, прикрытый доской, на которой лежал гнет — круглый булыжник. Он схватил булыжник и швырнул в баклажаны. Толстое стекло с глухим треском лопнуло, темно-красный винный уксус залил балкон.

Глубокие бархатные колодцы наполнились влагой. Но он не заплакал. Он мечтал: у него будет большой круглый аквариум из толстого стекла на металлической подставке, на дно он насыплет желтый речной песок, наполнит чистой водой; в аквариуме будут жить пестрые гуппи с колышущимися хвостиками, быстрые черно-бархатные моллиенезии, полосатые тернеции, красный меченосец с сабелькой в хвосте… И непременно гурами, спокойные умные гурами, с темными пятнышками по бокам, похожие на кусочки перламутра.

Камбала

Пер. М. Давыдова

Солнце только угадывалось. Видны были лишь его лучи, а само оно — за черными тучами, закрывающими восход.

Облака, рассыпавшиеся по небу, будто раскрасил удивительный мастер: те, что глотали солнечные лучи, розовели и белели; силившиеся увидеть солнце, были окрашены в серые тона; те, что плыли у самого горизонта, сливались с сизыми тучами на востоке.

Море еще спало. Ни дыхания, ни волны, ни следа на воде. Ровная гладь с блестящей пленкой.

И дома спали, и улицы, и берег. Ни шороха, ни звука.

И уже, через миг…

Петухи хрипло прочищали глотки спросонья.

Чайка полетела на поиски корма для неумелых птенцов.

Ласточка торопливо покинула гнездо, другая, позабыв о корме, отдала предпочтение любовным трелям, третья чистила клюв, перебирала перо за пером, готовясь в полет.

Рыбак Аугуст, с морщинистым лицом и соломенными волосами, открыл замок цепи, которая удерживала лодку у пристани, и, потянув цепь на себя, со скрежетом вытащил ее всю на причал.

Худой, высокий Велло принес весла.

Рябой Оскар бросил в лодку четыре ящика, пахнущие солью.

И вывели лодку на воду.

Сломалось зеркало залива, пошли круги на воде, — ширясь, ряд за рядом они поплыли вдаль,

И море проснулось.

Звук мотора ударил о берег, постучал по крышам домов, вернулся обратно, заполнив гулом уши, и эхом отозвался у противоположного берега.

Лодка полным ходом шла снять брошенные вчера сети.

Море — масло, лодка — нож…

Далеко впереди над самой водой качались флажки на пробковых основаниях, держа сетки и не давая им упасть на дно.

Лодка спешила к флажкам.

Море прохладой лизало лица, целовало глаза, студило руки.

Аугуст заглушил мотор и, ловко орудуя веслом, приблизил лодку к первому флажку.

Велло схватил флажок и потянул к себе сеть.

Ящики заполняла сеть, в которой запуталась рыба.

Плоские, с одной стороны темно-серые, а с другой — снежно-белые, камбалы, касаясь ящика, вздрагивали, изгибались, барахтались, потом, широко открыв рты, зевали, засыпали, и им снилось много-много воды вокруг.

Один ящик, второй, третий…

Будто все морское дно покрывала сеть — она не кончалась, щитовидные камбалы ложились и ложились в ящики.

Оскар заступил на место Велло.

Полон уже и четвертый ящик.

Снова застучал мотор.

Весь мир проснулся: и берег, и море, и дома. Лишь одни камбалы были погружены в глубокий сон. Во сне они плоско-плоско плавали, наслаждаясь рыбьей жизнью.

Солнце, оставив где-то внизу тучи, глядело нам вслед, грело наши спины.

Наши тени лежали в лодке. Они отдыхали голова к голове рядом с уснувшими камбалами.

* * *

А вам доводилось есть свежеизжаренную камбалу со сметаной?

Нет?

Тогда подсаживайтесь к нам…

Жена дяди моей бабушки*

Пер. М. Давыдова

Захре-ханум — жене дяди моей бабушки — за восемьдесят. Скольких людей проводила она в последний путь — и сосчитать трудно.

Кроме меня, никого у нее нет. Я самый близкий ее родственник.

Мы живем на одной улице. Ее окно в железной решетке смотрит прямо на тротуар. Подобно многим прохожим, я каждый раз, проходя мимо, невольно заглядываю в комнату Захры-ханум. И когда меня вели в детский сад, и когда я бежал в школу, и когда спешил в институт, и теперь, когда иду на работу, поворачиваю голову к окну.